Не убивайте мою собаку! - Елена Булганова

при этом выглядело спокойным, даже сонно-равнодушным, но Марина понимала: пока соседка там торчит, она не посмеет выйти из подъезда.

Накатила злость, почти ярость. Окунева до хруста сжала кулаки, обернулась и посмотрела на квартиру Бондарей — самая обшарпанная дверь на площадке. Может, позвонить? Там наверняка кто-нибудь есть, пусть заберут Викторию с улицы, она же явно не в себе. Точила и паршивая мыслишка, которую Марине никак не удавалось отогнать: неужели такая простая недалекая женщина любила свою дочь так же сильно, как она любит Дашку? Или это просто демонстрация, чтобы привлечь к себе внимание? В любом случае это необходимо прекратить.

Вынырнула между домами на дорожку и загудела машина, но Виктория и с места не тронулась. Отступила нехотя на газон, только когда легковушка подъехала к ней почти в упор. Марина почти совсем решилась звонить, хорошо бы открыл Герман — он в семье самый разумный, хоть и ребенок еще, с ним можно нормально общаться. Тут женщина сообразила, что проще будет позвонить ему — телефоны Дашиных друзей у нее были. Запустила руку в сумку, вылавливая смартфон, взгляд же был прикован к Виктории, словно к опасному и непредсказуемому животному.

Краем глаза Окунева заметила, как двор в направлении их подъезда пересекали две девушки с бумажными пакетами в руках. В одной она узнала свою юную соседку Иру, тихую и незаметную девушку. Подругу Марина не знала по имени, но часто встречала в подъезде или просто слышала ее голос с площадки, из-за слишком тонкой общей с соседями стены — девушка была горластая, решительная. Вот и сейчас, когда Ира при виде соседки сбилась с шага, подруга свободной левой рукой ухватила ее за запястье и не дала остановиться.

Стоило девушкам приблизиться к подъезду, как пугающая перемена произошла с лицом Виктории: оно словно включилось изнутри, как уродливая тыква, в которой зажгли свечу, налилось лукавой злобой, рот искривился в жуткой усмешке. Женщина перегородила подругам проход к подъезду и заорала на весь двор:

— Что, тихушница, идешь к своему папеньке — насильнику и убийце? Да пусть он с тобой сделает то самое, что собирался сделать с моей бедной доченькой! Или уже делает, потому и пришибленная такая?

— Эй, тетя, ты что несешь! — рявкнула, выступая вперед, Ирина подруга. — Дай пройти!

Ира с места не сдвинулась, она просто оцепенела от ужаса. Марина поняла, что не может больше прятаться в парадном, выскочила, бросилась девушкам на подмогу. Виктория кричала теперь так пронзительно, что слов нельзя было разобрать. Марина схватила ее за плечи, встряхнула:

— Вика, немедленно замолчи! Мы все сочувствуем твоему горю, но так нельзя! Никто не виноват в том, что случилось с Ясей!

Виктория сфокусировала на ней взгляд, клацнула зубами, с силой пнула Марину в грудь — аж дыхание перехватило.

— Еще смеешь касаться меня, дрянь? Ты мою девочку в логово маньяка заманила!

— Вика, Вика, ну что ты говоришь?!

— Ага, струхнула, гадина? — торжествовала, наступая на нее, женщина. — А я уже в ментовку заявление написала, и каждый день буду писать, пока вас всех не пересажают. Это же ты Ясеньку мою приваживала, кормила и поила у себя, чтобы маньяку ее вместо Дашки твоей подсунуть! Сколько я ей твердила: «Зачем тебе эта дура Дашка, тебе с умными ребятами дружить нужно, путь в жизни сызмальства пробивать. Мало тебе друзей в твоих клубах и на курсах?» А она, бедняжечка, все твердила: «Нет, мамочка, мне Дашу жалко, она не сможет одна. Я ее единственная подруга!» Вот и дожалелась! Дожале-елась!

Окунева попятилась, осознав, что пытается говорить с безумной. Тут уж не родным, а в скорую нужно звонить, пусть хоть укольчик ей сделают. Огляделась: Иры у подъезда уже не было, ее подруга с испуганным видом лупила обеими руками по кнопкам домофона. Марина тут же забыла про Вику, потому что важнее было догнать девочку, успокоить, сказать, чтобы и в голову не брала слова обезумевшей от горя женщины. А главное, не дать ей выложить случившееся Михаилу. От Раи Окунева знала, что Ира типичная папина дочка, всеми горестями и радостями прежде всего делится с отцом. И бросилась к дверям с ключом от домофона в вытянутой руке.

Но, когда они с Ириной подругой вместе влетели в парадное, лифт уже дребезжал на верхних этажах.

— Тебя как зовут? — спросила Марина.

— Соня, — непривычным для нее тихим голосом отозвалась девушка.

— Ты пойди к ним сейчас, Соня, отвлеки Иришу, лишь бы она отцу ничего не говорила. Ты ведь в курсе?

— Да, мне Ира все рассказала. Мы даже купили венок, хотели зайти и отдать, а тут такое…

— Какой венок?

— Ну, который на могилу кладут! — Соня распахнула бумажный пакет, оттуда выглянула пластмассовая елочка и край черной ленты. — Что с ним теперь делать?

— Оставишь в квартире, потом придумаем, как отдать. К похоронам все немного придут в себя.

— Что-то не похоже, что тетка придет в себя, — без всякого пиетета к чужому горю отрезала девушка, ступила в кабину открывшегося лифта. Ее круглое энергичное лицо побагровело от гнева, и до самого верха она не произнесла ни слова.

На коврике в прихожей Марина снимала босоножки, а дверь держала приоткрытой, слушала. Соня трезвонила в чужую дверь, но ей никто не спешил открывать. Выглянула в прихожую Даша, испуганная, какая-то прибитая. Спросила:

— Мамочка, почему там внизу тетя Виктория так громко кричала?

— Не нужно на это реагировать, — сказала Марина то, что собиралась сказать соседской дочке. — Она сейчас как будто сошла с ума из-за случившегося, не может примириться со своей потерей.

— Я тоже очень любила Яську, — пробормотала Даша виновато. В обращенных на мать блестящих глазах застыл вопрос: она виновата, что не кричит и не рыдает по подруге?

Марина поспешила обнять дочь, Дашка прильнула к ней, как бывало прежде, пока близость между ними не начала истончаться, понемногу сходить на нет.

— Каждый по-своему справляется со своим горем, милая. Слезами и криками Ясю не вернуть.

* * *

Хоронили Ярославу во вторник. Даша хотела пойти на похороны, и Марина с вечера готовила себя к любым неожиданностям. Она наглаживала темное закрытое платье, слишком жаркое для сегодняшнего теплого дня, и держала в ванной букет из десяти багровых, до черноты, роз. Но ночью Даша вдруг заболела, резко, одномоментно, — старшие Окуневы проснулись от ее надрывного кашля. Дочь тряслась от озноба под тонким летним пледом, лицо ее пылало. Марина знала такую особенность дочери от переживаний заболевать враз и со всеми вытекающими. Даша постанывала от боли в груди и в голове,