Китайская гувернантка - Марджери Аллингем

Его глаза были дружелюбными, но очень искушенными, и они наполнились удивлением от внезапной реакции другого мужчины.

“Ни двоеженства, ни шантажа, суперинтендант”, - отрывисто сказал Корниш. “Думаю, я мог бы встретиться с любым из них с меньшим смущением. Моя трудность в том, что у меня есть сын от этого брака со свидетельством о рождении, и он очень неуклюжий молодой клиент, но я не думаю, что полностью виноват в том, кем он является — и что делает. Пришло время, когда я чувствую, что должна очистить свой разум от мыслей о нем, и поэтому я заставила себя прийти к тебе, ”

“Понятно, сэр”. Люк стал удивительно осторожен. “Что вы имеете в виду под "он у вас’?”

“Я знаю его. Я поддерживаю его. Его зовут Барри Корниш”.

Люк распознал настроение, стоящее за резкими словами. Это было исповедальное состояние души, феномен человеческого поведения, который никогда не переставал его нервировать.

“Адрес?” спросил он.

“В данный момент я этого не знаю, но я могла бы его найти. В любом случае, он появится в конце месяца”.

“Ах, да”. Суперинтендант снова придвинул к себе блокнот для записей и стал ждать. Все приближалось. Он чувствовал, что человек ищет, с чего лучше начать.

“Впервые я услышал о Барри в конце 47-го, когда Лотки вернулись в их магазин. Всю войну они прожили на западе страны”. Голос советника звучал так, как будто он диктовал, и Люк кашлянул.

“Я не буду разбирать это в данный момент, сэр”, - пробормотал он. “Просто пусть все выходит так, как получится. Мы разберемся с этим позже. Где вы были в это время?”

“Все еще в Эпсоме. Мой свекор был болен, и мы с Марион должны были унаследовать бизнес и дом, в котором мы сейчас живем. Из нашего помещения сбежали, и мы перевозили работы обратно в Лондон. Я подал заявку на Совет. Я всегда увлекалась социальной работой, и состояние, в котором находилось заведение, сводило меня с ума от желания взяться за это и посмотреть, нельзя ли предложить людям что-нибудь получше ”. Он выбежал, запыхавшись, покраснел и сердито посмотрел на полицейского. “Я не пытаюсь оправдаться за то, что я сделал, я только объясняю это”.

Люк серьезно кивнул. “Я понимаю, сэр”.

“Потом появился мальчик”, - сказал Корниш. “Ко мне обратились через Лотки, как только магазин снова открылся. Единственной вещью, которая могла привести ко мне, был конверт с письмом, которое я написала его матери по этому адресу. Оно было в маленькой картонной папке для записей, которую она носила с собой в больнице, засунутой сзади. Свидетельство о рождении было там, как и наше свидетельство о браке, и половина письма, написанного мне. ” Его голос предал его, и он свирепо выпрямился. “По-прежнему никакого упоминания о ребенке, хотя она умирала, глупая девчонка. Только любовные штучки и желание, чтобы я был с ней, и беспокойство о том, как у меня дела. Боже милостивый, кто был бы молодым, а?”

Брови суперинтенданта сошлись на переносице.

“У меня этого нет”, - сказал он. “Ребенок, конечно, пришел не один?”

“О нет, конечно, нет. Его привезли монахини”. Корниш серьезно смотрел на него из-под суровых бровей. “Если бы не они, я бы выбрала совершенно другую линию поведения. Вы должны в это поверить. В моей жизни есть многое, в чем я себя упрекаю, но если бы их не было рядом, чтобы присматривать за ним, вы должны мне поверить, что я бы сделала что-то большее, чем просто заплатила. Я бы сказал Марион—”

Он замолчал, и Люк перегнулся через стол, человек его возраста и мировоззрения. “Послушайте, сэр, ” сказал он, “ не волнуйтесь. Я верю каждому вашему слову. Есть только одна действительно невозможная вещь в отношении правды, и это то, как ее рассказать. Монахини привели к вам ребенка, не так ли? Кто они были, сестры милосердия?”

“Монахини Доброго пастыря". У них довольно бедное, но очень хорошее заведение на Крестоносной улице, почти в Ислингтоне. Ты знаешь его?”

Люк махнул ему рукой, чтобы он шел дальше. “Замечательные люди”, - сказал он. “Как долго он у них был? Просто расскажите мне историю по мере ее поступления ... начните с первого интервью. Где оно состоялось?”

“В магазине Трея. Дорис Трей написала мне записку в the works с просьбой зайти туда. Когда я это сделал, она рассказала мне, как приходили какие-то монахини и спрашивали, знает ли она меня. Мы договорились о встрече, и двое из них пришли и показали мне маленький картонный дипломат. В нем был этот письменный справочник, а также сломанная расческа и ремешок. Вот и все. Сестры были очень добры. По их словам, в нем, без сомнения, были и другие предметы. Но когда люди были бедны и искушены, вещи приходили в негодность. Так они выразились. Они были милыми не от мира сего женщинами, хотя, казалось, жили по колено в грехе, грязи и развалинах ”.

Люк рассмеялся. “У них что-то вроде тройной глазури, - заметил он, - и пока они следуют инструкциям, она никогда не стирается, по крайней мере, так меня учили, когда я был щипачом. Ребенок был у них с собой?”

“Нет. Я увидела его позже”.

В его тоне была тень, которая заставила Люка поднять на него взгляд, но Корниш продолжил, не вдаваясь в подробности. “История, которую они мне рассказали, была такой чертовски глупой, что я знал, что это должно быть правдой”, - сказал он. “Это ударило в ужасный колокол внутри меня, как будто ты впервые слышишь факты жизни, когда ты ребенок. Невероятно и нелепо, но неизбежно, ужасно верно. Они сказали, что там была женщина, которая была немного "суб’. Они не называли ее так, но они дали это совершенно ясно понять. Когда началась война, она была обычной горничной на полставки в Эбфилде Святого Спасителя. Вся больница была в панике, готовясь к эвакуации из-за ожидаемых жертв блица, и она была напугана всеми этими разговорами. Она слышала, что матерям новорожденных детей были выданы розовые билеты, которые давали им право на место в автобусе, который доставит их в полную безопасность, как только поступит предупреждение. Будучи в ужасе, она украла чемодан пациентки, которая умерла при родах, спустилась в яслевую часть больницы, или как там это называется,