Человек с клеймом - Джоан Роулинг

Страйк, который смутно понимал, что отец дочери – это лучшее, что может быть в отсутствие женщины, кивнул в сторону Сапфир.

– Она привязана к этой чертовой трубе. Ты можешь ее освободить?

– Без проблем, – сказал Барклай, выпрямляясь, насколько это было возможно. Джонс теперь был надежно закован в наручники и лежал на животе. – Все в порядке, девочка, – сказал он Сапфир, приближаясь к ней. – Мы тебя мигом вытащим отсюда.

– Помоги мне поднять этих ублюдков наверх, – прохрипел Страйк, обращаясь к Уордлу, в то время как Гриффитс продолжал бороться.

Глава 123

Мы интуитивно понимаем, что такое справедливость, лучше, чем можем ее описать. Что это такое в каждом конкретном случае настолько зависит от обстоятельств, что любые определения ее совершенно обманчивы.

Альберт Пайк

Мораль и догма Древнего и принятого шотландского устава масонства

Гриффитс перестал сопротивляться, как только Уордл надел на него наручники. Страйк с радостью увидел, что сломал Гриффитсу нос, который расползся по всему лицу и обильно кровоточил, хотя и не так сильно, как рана на левом ухе Страйка, причинявшая ему мучительную боль. Он ощущал странный холод, словно плоть, никогда не видевшая свежего воздуха, впервые соприкоснулась с ним, и это неприятно контрастировало с продолжающимся потоком теплой крови.

– Тебе нужна больница, – сказал Уордл Страйку, пока они вели Гриффитса вверх по лестнице, которую Барклай поставил у люка. – Быстро.

– Позже, – сказал Страйк.

Он не был в такой агонии, что не заметил косолапую походку Гриффитса, когда они тащили его одного – особенность, которую Страйк приписал тому, что Гриффитс споткнулся о гитару, когда они впервые столкнулись лицом к лицу. Этого небольшого, дополнительного подтверждения его теории было достаточно, чтобы Страйк решил разобраться в этом сам, потому что он боялся, что Иэн Гриффитс все же может избежать наказания за убийство Тайлера Пауэлла. Вердикт "не доказано" – вот чего он боялся. Даже если убийства Софии Медины, Джима Тодда и матери Тодда можно было бы повесить на Гриффитса, даже если бы его справедливо приговорили к нескольким пожизненным срокам, этого было бы недостаточно для Страйка. Он жаждал справедливости, даже мести, для Тайлера Пауэлла: молодого человека, которому при жизни пришлось пережить невероятное количество неудач, и который, безусловно, не заслуживал той участи, которая постигла его от рук Гриффитса. Изобретательный, запутанный и нелепый характер его убийства мог бы все же помешать присяжным поверить в то, что это могло произойти, как был уверен Страйк, но в последнее время Пауэлл стал для него реальным: немного потерянным, как сказала Робин, но храбрым, находчивым и решительным, а не таким дураком, каким его могли считать люди; молодым человеком, который, по мнению Страйка, был "по-настоящему хорошим", и чьей самой большой ошибкой было поверить, что человек, протягивающий руку помощи, делает это из доброты.

В гостиной царил беспорядок. Клавиатура была опрокинута, а постер с Иисусом, курящим травку, свален набок. Страйк пнул плюшевого мишку-растафари, лежавшего мордой вниз на ковре. Эта комната была словно создана для человека, любящего привлекать подростков и молодых женщин, комната, которая лицемерно говорила о неординарном обаятельном мужчине, остающемся молодым душой. Страйк презирал ее.

Двое мужчин сидели на полу, скованные наручниками спина к спине. Один из них был тощим юношей с открытым ртом, обнажающим очень гнилые зубы. Другой, мужчина средних лет с густой бородой, рыдал.

– Подними сюда второго, – сказал Страйк Уордлу, усаживая Гриффитса на диван, покрытый узором мандалы. – Если он доставит тебе неприятности, Барклай поможет.

– Страйк…

– Приведи чертового Джонса, я хочу, чтобы он был здесь для допроса!

– Ты можешь испортить все дело, – тихо сказал Уордл. – Нам нужно вызвать полицию, чтобы они увидели то же, что и мы, и тебе нужна помощь…

– Он все еще может, блядь, выкрутиться из обвинений по серебряному хранилищу, – сказал Страйк. – Ты сам сказал: следов недостаточно. Тащи, блядь, Джонса!

Уордл с явной неохотой покинул комнату.

– Заткнись нахрен, – прорычал Страйк рыдающему бородатому мужчине, который перешел на хныканье.

Помимо того, что он злился на Уордла за то, что тот намекнул перед пленниками, что Страйк может поставить под угрозу их дело, Страйк плохо слышал, потому что его левое ухо было полно крови; он засунул туда указательный палец, чтобы прочистить его, и это было так больно, что его чуть не вырвало. Судя по тому, что он только что почувствовал, он подозревал, что Барклай не шутил, когда сказал, что его ухо болтается.

Гриффитс молча сидел на диване, его нос все еще был опухшим, и он дышал ртом. Страйк не сомневался, что этот человек возомнил себя неприкасаемым, поэтому и позволял себе так рисковать, играть по-крупному, играть с огнем. Страйк подозревал, что Гриффитс все еще не до конца утратил веру в свою непобедимость, даже сейчас, когда его нос настолько распух, что все больше напоминал свеклу, и залит кровью человека, которого он только что изрезал.

Уордл вернулся с угрожающе выглядящим, но все еще ошеломленным Джонсом с огромным красным лбом, двойным подбородком и несовпадающими глазами. Уордл заставил Джонса сесть на пол и пристегнул его наручниками к двум уже сидящим там. На лбу Джонса, где он ударился головой о край дыры в полу, прежде чем упасть в подвал, появлялась большая шишка.

– Я почти уверен, что у него сотрясение мозга, – сказал Уордл.

– С таким толстым черепом, как у него, он будет в порядке, – сказал Страйк.

– Тебе нужно…

– Можешь что-нибудь принести для этого чертового уха? – спросил Страйк, желая избавиться от бывшего полицейского. Уордл снова неохотно вышел из комнаты.

Страйк вытащил стул, на котором Дилис сидела несколько месяцев назад, на середину комнаты и плюхнулся на него, что стало для него облегчением; голова кружилась чуть меньше, когда он сидел. Донесся отдаленный лязг и голос Барклая.

– Хорошо, – сказал Страйк Гриффитсу. – Где твоя дочь, Хлоя?

– Ты не имеешь права задавать нам вопросы, – гнусаво сказал Гриффитс. – Вы нарушили закон, вы вломились, вы напали на нас…

– Я помню это совсем иначе, – сказал Страйк. – Я постучал в твою дверь, ты открыл ее, несколько твоих друзей сбежали, ты попытался ударить меня ножом в лицо, что навело меня на мысль, что у тебя совесть нечиста, и эта теория подтвердилась, когда я