Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - Андрей Станиславович Добров

— Да ладно, живые! — усмехнулся я. — Гоголь же комедии писал.

— Да. Но все его типажи основаны на поведении настоящих людей. Просто он все гипертрофировал.

Поезд набирал ход, за окном мелькали опушки лесов, дороги, избы деревень. Скоро мы покончили и с чаем, и с пирожками, я тихо сказал:

— Знаете, что меня тревожит?

И посмотрел на Станиславского. Но тот уже похрапывал под мерный стук колес. Тетрадь он держал в руках — как спящий человек, безвольно прижимал к животу. Я облокотился на стол и снова уставился в окно.

Странный он, подумалось мне. Одет богато, держит себя с уверенностью, известный актер, чудесный режиссер, вообще очень непонятный человек, принадлежит миру театра, но при этом еще и фабрикант. Мог бы сейчас сидеть дома и ждать, когда я распутаю это странное дело с книгой. Или мог репетировать. Чего это Станиславский поехал со мной в Тверь? Просто ради того, чтобы услышать про Бутырку?

Дверь открылась, и в купе зашел благообразный старичок. Аккуратно стриженая борода, темный сюртук, чуть не со времен Николая Первого, длинный зонт, кофр и котелок на голове. Он взглянул на спящего Станиславского, кивнул и шепотом попросил:

— Позволите?

Я кивнул. Старичок поставил кофр под кресло, пристроил зонт и сел справа от меня.

— Шахтинский. Сан Саныч. Профессор ботаники.

— Гиляровский Владимир Алексеевич, журналист.

— А! — удивился старик, — Вы тот самый Гиляровский!

Я кивнул. Мои профессиональные занятия дали мне большую известность, судя по всему, даже среди ботаников, которые, как правило, общались с растениями.

— Тогда вот это, — старик указал на Константина Сергеевича, — актер Станиславский? Так?

— Именно.

— И вы едете в Тверь?

— Да.

— Прекрасно, — с восхищением произнес ботаник. — Я как раз недавно прочитал книжку о ваших приключениях! Никогда не думал, что люди могут быть такими же мерзкими, как растения! Но как вы здорово раскрыли это дело про убийство индийца!

Я чуть не крякнул.

— Знаете, — проложил шептать мне чуть не в ухо старик Шахтинский, — я часто думал, отчего Dionaea muscipula поедает насекомых и ящериц? Растение, которое питается животной массой! Причем названное в честь богини Венеры! Вы когда-нибудь встречали Dionaea muscipula вживую?

— Не знаю. Я по-латыни плохо понимаю.

— Ну! Ее называют еще Венерина мухоловка.

— Не помню.

— Удивительное растение! Переварив насекомое, она как бы срыгивает остатки. И они служат приманкой для других кузнечиков, мух и так далее. Но главное, если разбираться… нет, я не будут вам тут все подробно рассказывать, там сложная физиология, главное в другом. Чувствует ли она хоть что-то, поедая плоть? Мы не знаем никакого мозга у растений, но дело в том, что все они… очень организованы. Может, они и думают чем-то… не мозгом, может, у них совершенно другой процесс мышления, а? Химический. А вы видели росянку? Красивый цветок! И тоже хищный. А Byblis gigantea из Австралии? Кусты почти в полметра! Нет, конечно, у них есть корни, они также питаются и водой, но именно белки, которые они высасывают из насекомых, позволяют им быстро расти и развиваться.

— Алкалоиды, — я вспомнил свое дело про Секретный Ужин и целую историю с алкалоидами, которыми убивали людей.

— Конечно. Но кто дает приказ алкалоидам выделяться? Только ли изменение погоды? А как тогда впервые растения смогли выделить эти алкалоиды? При какой температуре они выделяются? А если зимой потеплеет, а летом похолодает? Все не так просто! Разума нет, но есть какая-то биологическая или химическая сила, которую мы пока еще не изучили. И вот, когда я читал вашу книжку, я думал: неужели и у людей точно так же? Что кроме доброты и сочувствия в них есть такое химическое, что-то очень противное и ужасное, без чего они просто не могут существовать. То, что заставляет их убивать таких же людей. Что-то, что находится вне мозга, какие-то процессы…

Станиславский раскрыл глаза.

— Интересная мысль, — сказал он. — Давайте поговорим поподробнее.

Мы потом разговаривали часа два. Вернее говорил в основном старичок-ботаник, а Станиславский делал пометки в тетради. Наконец поезд начал в очередной раз замедляться. Это была последняя остановка перед Тверью. Шахтинский вдруг засуетился, вытащил свой кофр, схватил зонт и, попрощавшись с нами, быстро ушел по коридору.

— Странный он человек, — сказал Константин Сергеевич.

— Почему?

— Пока просто странный.

Скоро мы вышли на вокзале. Как и в Москве, он носил имя «Николаевский». Одноэтажный, с синей крышей и колоннами дебаркадера. Большая, недавно построенная церковь. Потом поезд ушел и на другой стороне открылся огромное круглое строение — местный павильон для составов. Точно такой же был и в Москве.

— Что же, — сказал я, — увы, ни в Городские сады, ни в Путевой дворец мы не поедем. Надо бы сразу узнать, где тут помещается издательство «Петухов и Курочкин».

— Жаль, — со вздохом ответил Станиславский. — Город хоть и старый, да хотелось бы и посмотреть на него. Я слышал, при Екатерине после пожара он был отстроен заново.

Краем глаза я заметил движение в другом конце вокзала. Мне показалось, что там мелькнула знакомая фигура.

— Куда вы смотрите? — быстро спросил Станиславский.

— Нет… ерунда! — растерянно пробормотал я. — Он же вышел за станцию от Твери.

— Ботаник? — предположил Константин Сергеевич.

— Наверное, почудилось. Там была группа людей… Почудилось.

— Почудилось… — пробормотал Станиславский, вынул тетрадку и черканул в ней что-то.

Потом мы перешли вокзал насквозь. Я всматривался в людей, но нигде так и не увидел старика с кофром. Действительно показалось. С другой стороны, сойдя с крыльца, мы вышли на площадь и увидели биржу извозчиков. Не такую большую, как в Москве, но все-таки.

— Это что за тракт? — спроси Константин Сергеевич бородатого кучера.

— Станционное шоссе.

— Ага. Понятно. А знаешь где издательство «Петухов и Курочкин»?

— Есть такое. Но далековато. Полтинник.

— Идет.

— Только, — сказал извозчик, — через город придется прокатиться.

— Вот, — Константин Сергеевич обернулся ко мне. — А вы говорите, не увидим города. А Морозовская фабрика далеко?

— Недалече отсюда.

— Поехали! Сначала в издательство, а потом на фабрику.

— Это рупь будет.

— Хорошо.

Да, конечно, Тверь сильно отличалась от Москвы. Среди желтеющих тополей, ближе к центру дома были каменные, но их не мыли и не ремонтировали. Кроме того, они были двухэтажные, напоминая мне Замоскворечье. И уж ни в какую не могли равняться с пятиэтажными гигантами, которые строились в центре Москвы! Редко в Твери попадались третьи этажи. И поэтому казалось, что звонницы церквей возвышались над городом чуть не до самого осеннего неба. С ними могли разве что спорить столбы с бесчисленными электрическими проводами в центре, причем сбоку у каждого были прибиты железные пруточки, чтобы электрик в случае чего мог быстро добраться до обрыва. И Станционное шоссе, и все улицы в центр