Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - Андрей Станиславович Добров

который испугал бандитов своим пением! А я ранил Болдоху его же ножом! Тут я вдруг замолчал. Я же ничего об этом не писал! Значит, Шаляпин кому-то рассказал ту историю, а потом ее переделали для книги! Что же это такое?

— Ну, чего? — спросило мое тюремное товарищество. — Давай, читай дальше.

— Охрип, — сказал я. — Дайте хоть немного передохну.

Подошел Кирьяныч.

— Эта… Вон туда иди. Там тебе место уступят.

Я встал.

— Хорошо читал. Отдохни. Мы подождем. Потом снова читать будешь.

Народ рассеялся. Но я слышал, как люди обсуждают прочитанное, характеры людей, приключения. Потом один крикнул:

— А Княжну я знал! Только давно она состарилась. Не такая она.

Я кивнул. Потом снова открыл книжку и еще раз прочитал название издательства. Надо ехать в Тверь, пытаться узнать, кто им принес рукопись. И еще надо поговорить с Шаляпиным. Так я и выйду на автора… на этого «Гиляровского».

Тут снова загремела дверь, голос оттуда крикнул: «Поберегись! Гиляровский, идите сюда!»

Я встал и поклонился обществу. Мой первый знакомый сказал:

— Книжку-то возьмешь с собой?

— Да нет, вам оставлю. Если не вернусь, пусть будет ваша. Но главное, ничему в ней не верьте. Уж знайте, все было не так.

— Да и Бог с ним, — ответил молодой. Только теперь я увидел, что это был худощавый подмастерье в драном кафтане. — Нам только почитать.

Я пошел к двери. А когда я проходил мимо седобородого мужика, тот взял меня за рукав и, притянув к себе, шепнул:

— Ты теперь никому не верь. Тебя теперь всякий обманет.

Он отпустил меня и понурил голову. Я пораженно посмотрел на него, а потом вышел в коридор. Там стояло два человека. Полковник Виноградов, директор тюрьмы и жандарм Слободянюк.

— Владимир Алексеевич! — с горечью произнес Виноградов. — Как же так! Что же вы меня не позвали, когда приехали! Я бы вас в отдельную посадил, с удобствами. Следствие… да и ничего, не все же в такой компании сидеть.

— Я говорил!

— Ну что, — сказал Слободянюк и протянул мне картонный пакет с моими вещами, — решили мы вас выпустить. А следователь… как его?

— Тон-Подольский, — сказал я.

— Ну и он оказался не против. Да. Да и книжку-то не вы написали. Я читал. В общем, пускай этот Тан… как его там… пусть он еще поищет. Настоящего мошенника, — заключил Слободянюк. — Не стоит литераторов в тюрьмы сажать.

Глава 4. Закажи себе в Твери с пармезаном макарони…

Не буду описывать встречу дома, вам, я думаю, это будет неинтересно, пропущу сдержанные рыдания, проклятья и угрозы… все-таки одно дело уехать по журналистской работе и другое — оказаться в тюрьме. Но утром я уже стоял у своего извозчика Водовоза и распоряжался доставить меня к Николаевскому вокзалу.

— Куды поедете, Ляксеич? — спросил он.

— В Тверь.

— А встречать вас когда?

— Сегодня же, поздно ночью.

Никакого багажа я не брал, все дела хотел сделать сразу и вечерним поездом вернуться в Москву.

— А вот и вы! — услышал я за спиной голос.

Я повернулся к Станиславскому, опиравшемуся на тонкую трость, и пожал плечами.

— Я еду в Тверь.

— Ага! — Константин Сергеевич поднял палец. Руки он уже прятал в тонкие кожаные перчатки. — Отлично. Вы едете в Тверь. В издательство.

— Именно!

— В Тверь… — он задумался.

— Вы просто здесь проходили? Или все-таки ко мне? — с усмешкой спросил я.

— К вам, конечно. Вчера так и не узнал, куда вы пропали… ну, с тем городовым.

— Сидел в тюрьме. В Бутырках.

Станиславский поднял свои густые черные брови. У него было странное лицо — все волосы уже седые, усы так же серебрились на концах, а вот брови были темные. Брови у Станиславского были намного моложе своего хозяина. То ли он их подкрашивал, то ли природа такая.

— И как там?

— У меня времени нет, — извинился я. — Я посмотрел расписание, поезд должен уйти через час. Я потом вам расскажу.

Но только я залез в пролетку, Константин Сергеевич немедленно оказался рядом.

— Нет-нет, — заметил он и достал портсигар, золоченый, с вензелем собственной фабрики. — Знаете, я всем сказался больным… дня на два-три. И мы сейчас вместе отправимся в Тверь.

— Зачем?

— Ну… Там фабрика Морозова. И хозяин вроде там, надо поговорить. И в конце концов я хочу поприсутствовать на вашем расследовании. В вашей книге…

— Не моей, — упрямо бросил я.

— В «не вашей» книге мы уже этим занимались. А главное, пока вы ничего не забыли, расскажете мне про Бутырку, про сидельцев в ней, кто они такие, каковы отношения и…

Водовоз обернулся к нам и спросил:

— Ну что, едем или нет?

— Едем.

Потом я взглянул на Станиславского. Тот закурил.

— Ничего я вам рассказать не смогу. Был я там всего полдня, да и занимался ерундой…

— Какой?

— Книжку эту дурацкую читал.

— Нет-нет, подождите…

Пока мы ехали до вокзала, я поведал Станиславскому мои «тюремные приключения». Но он все время задавал вопросы: какого возраста были арестанты, в чем были одеты, как себя вели, много ли среди них убийц и насильников, кто как сидел на нарах, кто как стоял или лежал, то есть буквально вытряс из меня всю душу. А потом, когда мы уже покупали билеты и шли на поезд, потребовал, чтобы я рассказал, с каким вниманием они меня слушали и какие замечания делали. Особенно его волновали жесты и гримасы. Я честно отвечал, что люди как люди, как будто в одной комнате собрали совершенно разных прохожих, набили их под завязку и закрыли на ключ. Далее, уже в купе, Константин Сергеевич переключился на тюремщиков. Когда я почти охрип, он откинулся на спинку сидения, прикрыл свои большие глаза и замолчал.

— Вам это зачем? — спросил я. — Снова будете что-то из Горького ставить?

— Нет. Просто собираю материал. Мы с вами творческие люди, Владимир Алексеевич. Но вся наша… извините, фантазия, строится на реальных событиях, людях и отношениях. Мы с вами все записываем в книжки.

Он достал из внутреннего кармана тетрадку в красивой кожаной обложке.

— Это моя тетрадь. А какова ваша?

Я с недовольством полез в свой карман и вытащил потрепанный блокнот с надорванным краем.

— Ну… хотите я вам потом подарю такой же, как у меня? — спросил Станиславский.

— Нет, спасибо, мне и своей достаточно.

Проводник принес нам чай. А еще мы заказали у него пирожки, поскольку поесть в ресторане вокзала времени совсем не было. Станиславский хотел было спросить про макароны с пармезаном, но проводник не понял.

— Простите, — нет такого в нашем буфете.

— Да, — улыбнулся Константин Сергеевич, — Пушкину было бы обидно.

Он посмотрел в окно и взвесил в руке свою тетрадь.

— А вот Гоголь, он всегда собирал факты. Не мог ничего придумать из