Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - Андрей Станиславович Добров

— Так… — сказала Маша, наклонясь. — Это что такое? Вы куда ведете моего мужа?

— В часть пройдемся, — отозвался я. — Дело тут такое. Ненадолго.

— Это как сказать, — заметил городовой Жулькин. — Может, ненадолго, а может, и на подольше. Как судья скажет. Может, ночевать вернется. А может, и по Владимирскому тракту пойдет, цепями гремя.

Но Маша даже не обратила на него внимания.

— Обед для тебя готовить? Или сразу в часть принести? — равнодушно спросила жена.

Так-то и не сказать, чтобы ее что-то беспокоило. Однако пальцы сильно сжали бортик пролетки.

— Лучше собери-ка мне вещи. Мне потом надо будет отъехать на день или два. И не беспокойся, это я уже по своей воле.

— Хорошо.

Водовоз взглянул на меня и сказав только:

— Держись, Лексеич, Бог не выдаст… — он посмотрел на городового, — свинья не съест. — Хлестнул лошадь и покатил прочь, увозя мою жену.

Глава 2. Лишь на штыке у часового…

А башни Тверской части уже возвышалась над крышами двухэтажных домов. Мы пересекли подъездной путь и вошли внутрь. Жулькин отметился у конторки и повел меня к следователю. На его обшарпанной двери висела табличка: «М. Е. Тон-Подольский. Следствие».

— А что такое М и Е, Михаил Евгеньевич?

— Евграфович, — разъяснил Жулькин. — Он это дело о ваших книжках расследует.

Гулко постучав и дождавшись разрешения войти, городовой ввел меня в кабинет, назвал мою фамилию, а потом по приказанию следователя, вышел.

Тон-Подольский сидел за небольшим столом. Он был толстый и лысоватый, одетый в штатское. Маленькие серые глаза смотрели скучно. А рядом на стуле сидел не кто иной, как Рудников с Хитровки.

— А-а-а… — зарычал Рудников. — Вот и Гиляровский, мать его растак!

— Не выражаться, — произнес Михаил Евграфович. — Здравствуйте… э-э-э… Владимир Алексеевич.

— И вам здравствуйте, — ответил я. — Что, стоя разговаривать будем или присесть разрешите?

Михаил Евграфович протяжно вздохнул.

— Встань, Рудников, уступи место.

Городовой нехотя поднялся.

— Надеюсь, в камере отсидишься, — и погрозил мне пудовым кулаком.

— И вообще идите, — проворчал следователь. — Потом вас вызову.

Рудников пошел к двери и как бы случайно задел меня боком, но я даже не шелохнулся.

— Ишь, выставил меня каким фанфароном в своей книжке, — пробасил Рудников и вышел, так шибанув дверью, что чуть не посыпалась штукатурка. А штукатурка тут могла посыпаться в любую минуту — здание было старое, давно его никто не чинил.

— Очень он на вас обижен, — сердито сказал Тон-Подольский, пока я занимал стул. — Вы и правда изобразили его чуть не полицейским маньяком.

— Напрасно вы это, — заметил я. — Книгу-то писал другой человек. Я к ней отношения не имею.

— Да что вы говорите! — Михаил Евграфович вытащил из портсигара папиросу и положил ее на стол. — Вот посмотрите сами.

Он достал из верхнего стола ящика книгу.

— Чье имя на обложке? Ваше. Почему же не вы писали?

— А вот не я. И сам удивляюсь, как она в продажу попала. Да еще и мимо цензурного комитета.

— И мы удивляемся. Все хозяева книжных магазинов говорили, что к ним приходил некий человек, показывал письмо от цензоров и предлагал на пробу эту книгу.

— И они брали.

— А вы на заглавие посмотрите. Конечно, брали. С таким заглавием будут быстро брать. Да еще и автор — человек известный.

Я хмыкнул.

— Михаил Евгеньевич…

— Евграфович, если позволите.

— Точно, извините. Михаил Евграфович, вы же знаете, наверное, что я журналист. А вот как писатель… Ведь мою первую книгу изъяли и сожгли.

— Поэтому в этот раз вы и попытались издать книгу без цензуры, не так ли?

Ох, снова-здорово, куда ни поверни, но следователь, похоже, твердо верил в то, что именно я автор книги.

— Да я ее даже не читал!

— Так любой сказать может. Мол, и не знаю, про что там.

— Ну проведите обыск в моей квартире! И нигде там записей таких не найдете. Ведь и черновики должны остаться…

Тут следователь закипел!

— Вы за дурака меня держите, милейший? Да если бы я издал такую книгу, то уж конечно бы заранее выбросил все черновики. Мол, приходите, ищите! А я вам скажу вот что. Думаю, с деньгами у вас не очень. Вот и решили подзаработать. Тиснули книжку, подделали письмо цензурного комитета у прощелыг, раскидали по лавкам и просто ждете, когда деньги собрать. Чтобы по долгам расплатиться. А меня уверяете, что вообще не автор и никакого отношения к ней не имеете! Я вас, сейчас, милый мой, в камеру отправлю, вы там подумаете, а потом и сознаетесь! Ну-ка, говорите точно, вы автор?

— Нет! — крикнул я.

Тон-Подольский схватил колокольчик и не зазвонил, а просто затрещал им. В дверь просунулась голова Жулькина.

— В Бутырку его! Сей же час! И чтобы я его тут больше не видел!

— Есть!

Городовой ворвался в комнату и схватил меня. Я мог бы в одно мгновение освободиться, но решил, что не стоит бороться с ним. Еще и это дело пришьют. Навалившись на стол, я посмотрел Тон-Подольскому в глаза и прошипел:

— Ух, я же запомню это, Михаил Евгеньевич!

— Евграфович!

— Пошли, — нервно пробасил Жулькин. И я пошел с ним к дверям кабинета. Надеясь, что Михаил Евграфович и не заметит, что выложенную книгу я спрятал под пальто.

В той же карете мы доехали до Бутырки. Вышли у внешних ворот. Часовой открыл нам калитку.

— Тюремщика позови, — сказал городовой. Часовой достал свисток, который висел у него на груди и свистнул два раза.

— Что, — спросил я у Жулькина, — много ли в камерах людей?

— Многовато, — кивнул тот.

— И меня вот так, без следствия, туда и бросят?

— Ну… ровно на время расследования, — пояснил Жулькин. — А то вы и уехать можете. Вон, и жену попросили вещи для вас собрать… Сами-то никогда в Бутырском замке не были?

— Бывал. Да только как посетитель. А скажите, Виноградов все еще начальник тюрьмы?

— Да.

— Это хорошо.

Пришел тюремщик и повел нас далее. Мы подошли к внутренним воротам. Звякнул замок, и нас пропустили. Тюремщик довел нас до старого подъезда башни. Это была Пугачевская башня. Говорили, что именно здесь держали Емельяна Пугачева, когда его привезли в Москву, хотя это была и неправда. На самом деле его держали в подвале на Никольской.

— Пошли на досмотр, — сказал Жулькин, выходя за мной.

— Так Бутырка, это же тюрьма для пересыльных. Меня же еще не судили, — возразил я.

— Мест мало. Сейчас сюда и следственных возят.

Я пошел за тюремщиком, а Жулькин замыкал нашу небольшую колонну. По низкому темному коридору с лампочкой за железным стеклом мы добрались до деревянной двери. А там обнаружился небольшой