Смерть куртизанки - Данила Комастри Монтанари

XVI

ШЕСТОЙ ДЕНЬ ПЕРЕД ИЮЛЬСКИМИ ИДАМИ

Большой зал был освещён как днём. В массивных серебряных и бронзовых канделябрах горели ароматические свечи, их сладкий, густой запах опьянял и слегка кружил голову.

Триклинии, инкрустированные ониксом и розовым нефритом, были покрыты мягкими подушками в драгоценных шелках, привезённых из далёкой Индии и стоивших многих человеческих жизней.

Вокруг роскошно накрытого стола с самого утра кружили редкостной красоты рабыни, следившие за приготовлениями к празднику.

Золотистые кудри блондинки из Британии контрастировали с чёрными как смоль волосами стройной эфиопки, узкие глаза сиамки — с огромными, подведёнными бистром[65] глазами египтянки.

Казалось, самые прекрасные и изящные женщины собрались здесь со всех концов света, чтобы показать богатство и хороший вкус господина.

Красота их чувственных фигур подчёркивала изысканную обстановку дома Аврелия и дополняла коллекцию собранных в зале произведений искусства.

Среди редких керамических изделий и ювелирных шедевров выделялась статуя Афродиты в человеческий рост, которая стояла в конце зала. Эту скульптуру Аврелий приобрёл на аукционе в Пергамо после ожесточённой борьбы под звон золотых монет.

Всё, что утончённый сенатор коллекционировал в течение долгих лет, сейчас было выставлено в большом зале, чтобы радовать его во время последнего званого ужина.

На винной полке среди ароматных цветочных венков, в изобилии украшавших зал, красовались амфоры из прозрачного стекла, наполненные фалернским, эрбулийским, мамертинским и другими дорогими винами.

Несколько удручённые сотрапезники, расположившиеся на триклиниях, ожидали начала празднества.

В зале никто не разговаривал, слышались только мелодии систр и кифар, на которых играли музыканты, скрытые за ширмами из резного дерева.

Сервилий и Помпония, сидящие возле незанятого места хозяина дома, мрачно осматривали других приглашённых, бросая на них недобрые взгляды.

Руфо сидел прямо, не шелохнувшись, словно статуя античного героя или же памятник самому себе, навсегда застывший в строгой, жреческой позе.

Как и предвидел Аврелий, несмотря на траур, никто из семьи Руфо не отказался от долга почтить присутствием смерть истинного римлянина — ни Марция, выпрямившаяся в своём кресле возле отца, ни Гай, растерянный, нервно сжимавший пальцы, бросавший на сестру тревожные взгляды, которые, казалось, умоляли о помощи.

На отдельном триклинии без тени смущения и беспокойства возлежала великолепная и надменная Лоллия Антонина в расшитой золотом тоге.

Кастор усердно обхаживал гостей, стараясь занять время в ожидании прибытия господина, которое, казалось, тянулось нескончаемо долго.

В конце стола неловко ютились на больших скамьях скромная прачка и плотник из Субуры. Они с большой неохотой приняли приглашение в дом язычника, который к тому же собирался принять смерть от собственной руки, и невольно задавались вопросом, зачем их позвали на этот роскошный ужин, но не решались высказать это вслух.

Напряжение усиливалось. Наконец из центральной двери появился Аврелий, невозмутимый и гордый. Белоснежная льняная, расшитая серебром тога тонкими складками ниспадала к мягким сандалиям. И никаких драгоценностей — только перстень с крупным резным рубином для печати на завещании.

За Аврелием, словно зверь на поводке, следовала Псека в короткой облегающей тунике из леопардовой шкуры, которая подчёркивала её варварский, дикий вид. При её появлении шёпот в зале затих и наступила глубокая тишина.

— Приветствую вас, друзья! Благодарю, что пришли ко мне в гости!

Неторопливым шагом Аврелий прошёл к своему месту на главном триклинии, а рабыня с кошачьей повадкой уселась у его ног. Сервилий и его жена озабоченно переглянулись.

— Как вы знаете, я пригласил вас сюда, чтобы сказать вам последнее «Прощайте!». А поскольку я хочу расстаться с жизнью так же весело, как прожил её, сгоните печаль с ваших лиц, друзья мои, и давайте пировать! Но сначала, как хозяин дома, я должен по традиции совершить возлияние в честь бессмертных богов, которые вскоре примут меня в своё царство теней. Приветствую тебя, бог Тартара и новопреставленных, тебе посвящаю я свой званый ужин! — произнёс Аврелий и пролил на пол несколько капель фалернского вина, которое ему подал виночерпий. — А теперь примемся за еду, друзья, чтобы потом не говорили, будто Аврелий Стаций пришёл к лодке Харона голодным! — заключил он и с улыбкой обратился к первому блюду. — А серьёзные проблемы оставим на потом.

Один за другим гости неохотно последовали его примеру.

На полу скопилось уже немало объедков, когда беседу, которая поддерживалась только живостью хозяина дома, неожиданно прервал Энний, до этого момента хмуро молчавший.

— Ты в самом деле собираешься вскрыть себе вены, когда закончится ужин? — спросил он, с пылкой непосредственностью затронув деликатную тему, которой никто не решался коснуться.

— Конечно, — спокойно ответил Аврелий.

— Не делай этого, заклинаю тебя. Не прерывай свою жизнь с таким лёгким сердцем после этой… — Энний замолчал, подыскивая слово, и никак не мог найти его, — …после этой шутки, — завершил он наконец, внимательно глядя на патриция. — Подожди суда, и если обвинение окажется неизбежным, то приготовься к смерти в одиночестве и размышлениях. Смерть — это серьёзно.

— Нет, Энний. В ней нет ничего ни серьёзного, ни страшного. Я не увижу смерть в лицо: никто не может увидеть её. Пока я жив, смерти нет. А когда она появится здесь, меня уже не станет. Так говорил один мудрый грек много лет тому назад.

— Вижу, благородный Аврелий, что Эпикур очень хорошо научил тебя общаться со смертью и несколько меньше, наверное, с женщинами, — скрывая за улыбкой обиду, заметила Лоллия. — Тебе так важно умереть с честью, умереть римлянином?

— Да, благородная Лоллия. Смерть неизбежна, а сегодня — последний день, который даровали мне бессмертные боги. А поскольку я должен умереть невиновным и теперь уже никто не в силах изменить мою участь, я хочу, чтобы хотя бы вы, мои друзья, знали правду.

Наступила полная тишина. Все взгляды устремились на него.

— Да, потому что я знаю правду об этих преступлениях. Знаю, кто убил твоего мужа, Марция, и твою сестру, юная Клелия, — уверенно, с лёгкой иронией произнёс он.

— Но как… — взволнованно воскликнул Сервилий.

— К сожалению, знать правду — это одно, а доказать её — совсем другое. И в подтверждение тому, что я расскажу вам, у меня есть только одно шаткое доказательство, которое не примет ни один суд, — свидетельство этой маленькой рабыни, которая видела человека, убившего распутницу Коринну двадцать дней тому назад на Авентинском холме.

Клелия глухо вскрикнула, а Марция задрожала и попыталась взять себя в руки. Псека, оказавшись внезапно в центре внимания, вытаращила свои огромные глаза