Роскошная изнанка - Валерий Георгиевич Шарапов

– Юра, я подаю рапорт.

Юрий Васильевич бросил через плечо:

– Причины?

– По состоянию здоровья.

– По медзаключению ты годен.

– По неспособности по политическим и деловым качествам… – Заверин сбился, позорно забормотал: – Не могу, Юра. Умом понимаю, что все правильно сделал, а все равно виноват. Посадят ее, а малые как же, сиротами при живой матери. И, получается, я виноват.

– Замолчи. Довольно. – Яковлев, отложив сачок, сел за стол, во главу буквы «Т». – Значит, тебя совесть мучает за то, что ты свою работу делал, доказал сбыт, то есть, по сути, раскрыл преступление. Так?

Лейтенант молчал, глядя в пол.

– Что ж, гуманность – это модно, – Яковлев, открыв сейф, отобрал папки, разложил ровнехонько по столу, – но тогда жалей до конца. Вот, ознакомься.

– Что это?

– А ты посмотри, посмотри. Вот оперативка по Филатову, который жене череп бутылкой проломил. Вот групповое изнасилование – детишки отдыхали. Вот угон автомобиля, сбит ребенок. Вот пьяный грабеж за гаражами, с травмами. О, вот интересное, как раз по ситуации: пьянчужка двадцати девяти лет в белой горячке сиганула с шестнадцатого этажа… Ну что ж ты, смотри.

– Не хочу.

– Не хочешь пожалеть этих вот? – Яковлев собрал все разложенные папки в стопку, получилась довольно высокая конструкция. – Смотри. Тут вон сколько: и женщины, погибшие ни за что, и сироты, и убийцы, которые, протрезвев, воют белугами, – а уж поздно. Их-то как, будем жалеть или недостойны?

Заверин молчал.

– Понимаю, только своих жалеешь. Как Гитлер, он, как свидетельствуют, был добряк и умница, любил детей и собак – правда, только немецких, поэтому-то как-то получилась война, минус двадцать миллионов.

– Зачем ты так, Юра?

– Затем, чтобы ты дурью не маялся. Чтобы в себя пришел. Не время впадать во всепрощения и старческие сопли. Что заслужит Лисович – пусть суд решает, учтут и наличие детей, и прочее, у нас суд посопливей тебя будет, милосердный. Да, и кстати, самогонный аппарат немалых денег стоит, плюс посуда. Так что не переживай, есть у нее, что конфисковывать. Что молчишь-то?

– Сказать нечего.

– Правильно. Аналогичным образом и с Маргаритой получилось.

Заверин вскинул голову:

– Что?

– А что слышал. Твоя жалость – или что там у тебя, как это называется, – ее и погубила. С твоего молчаливого попустительства беда стряслась.

– Да ты что, белены объелся?

Яковлев, запирая дела в сейф, возразил:

– Я-то как раз в своем уме. А вот тебе пора поумнеть, пока сам не сгинул. Потому что ты гниешь и чуешь, и ощущаешь, что не ты один, и вы друг к другу тянетесь, как больные клетки, образуете опухоль.

– Да в чем ты меня обвиняешь-то?!

– Тебе что, по пунктам разложить? Да вот, навскидочку. Фамилию участкового, который падающую бабу подтолкнул, – не назвал? Водку из-под прилавка покупаешь после семи, за взятки глаза закрываешь на нарушения…

– Это неправда.

– Это правда. И ведь мысль о том, что к пропаже Маргариты могли быть причастны люди, имеющие доступ к служебному транспорту… не хочу и думать, что милиционеры, а ведь придется. Так эта мысль, Олег, не Денискину пришла в голову, это твоя мысль. А почему ты так решил?

– Я не могу тебе сказать, Юра. Клянусь, не могу. Не потому, что покрываю кого, я просто не уверен.

– Не уверен. Что ж, может, и правильно. – Яковлев отошел к своему столу, перелистнул несколько листов настольного календаря. – Так. У тебя послезавтра суд?

– Вроде бы.

– Не вроде бы, а так и есть. Рассматривать будет Малыхина, при секретаре Демидовой. Твоя задача – выйти в процесс и сделать вот что, – капитан сказал, что именно. Лейтенант не сразу понял, а поняв, ужаснулся.

– Васильич, окстись. Да я ж права не имею.

– Имеешь. Статья двадцать третья у-пэ-ка.

– Оснований нет!

– Это как раз не твоя печаль, суд решает. Я что, зря ареста Ивана Демидова добивался? Смысл-то в том, чтобы вывести ее из равновесия, заставить метаться. Ясно, что Иван не убивал, что она не убивала, надо же выявить того, кто убивал.

– Да как я могу?..

– Ухитришься. Олег, ты меня из ущелья вытащил. Теперь я пытаюсь вытащить тебя из ущелья, куда более гибельного, хоть там и не стреляют. Правда, у меня выбора не было, а у тебя есть – остаешься в нем на погибель или все-таки выйдешь. Успокаивайся, ну. А чтобы отвлечься, отправляйся писать рапорты – точно так же, как мальчишку учил, со старанием.

Глава 28

На следующий день мастер производственного участка Демидов Иван Александрович, известный своей покладистостью, да и, без преувеличения, добротой, пребывал в состоянии озверения. ОТК завернул целую партию кирпича по пустотам вследствие плохой утрамбовки. И после краткого, но весьма глубокого расследования выяснилось, что сырье было поставлено и сырое в меру, и пластичное, как положено. Просто кое у кого кривые руки, или, что вернее, эти кое-кто работают спустя рукава.

Кое-кто – это зэки. Не раз и не два Иван Александрович просил направить его на другой участок, где не задействованы сидельцы. Пытался объяснить:

– Я ж собственного сына не могу заставить сесть за уроки сразу после школы, а тут!..

На что ему отвечали вполне резонно, что командовать сознательными гражданами, понимающими радость большого труда, способен каждый дурак. Именно поэтому он, как коммунист, должен быть горд оказанным ему доверием, и нести с честью, и тэ-дэ, и тэ-пэ. Иван и нес, к тому же кое-какая надбавка никогда лишней не будет.

Но доплаты – это одно, а когда целая партия кирпича зарезана, и это в конце квартала, то это уже не отвлеченные рассуждения, а невыполнение плана. То есть премий, прогрессивок не будет, а будут бесконечные заседания, товарищеские обличения, сочувствующие похлопывания по плечам, с рукопожатиями, гулянием суровых желваков. Ну это все знакомо и легко преодолимо. Но что делать с деньгами? За кооператив не плачено два месяца, перед людьми стыдно до чертиков.

Зэкам-то, вставшим на путь исправления и сотрудничества с администрацией, нечего беспокоиться – одеты, сыты, обуты, ставку получают, в хорах поют. А откинутся – тут им и бесплатный проезд в их деревни, на хутора, и одежда с обувью, и харчи в дорогу, и трудоустройство, и да, жилье! Честный человек всю жизнь горбатится, изворачивается, чтобы получить эти чертовы московские метры, а этим вот – жилье.

Демидов глянул в окно конторы – а, помяни чертей, они и появятся. Смотри, как нарочно притащились на десять минут раньше, чтобы не к чему было придраться. Главный их, дорогой Леонид Ильич, в режиме разбирается досконально. Тоже черт