Заместитель Иуды - Валерий Георгиевич Шарапов

– Будет сделано, – хмыкнул водитель, выводя машину из-под козырька. – А я не понял, товарищ майор, что товарищ Волошина сказала про брата? Где он? Что за место такое?

– Не место, а процесс, лейтенант. Не забивай голову. Мы подобных слов не знали, и ничего – выросли, разобрались с этим миром. Давай, дружище, газуй, домой охота…

Глава 3

Он проспал всю ночь и почти все утро, мертвым сном, оставив за бортом неприятные мысли и предчувствия. Очнулся, недоуменно уставился в потолок, который давно пора было заменить, и как-то отчетливо все стало: а ведь в Америке его на полном серьезе хотели выкрасть. Сделать жертвой киднеппинга, так сказать. Господ из ФБР не волнует, что сказал «Люси» о «Фаусте», – факт встречи неявен, могут лишь догадываться и предполагать. К тому же информация о «Фаусте» сразу ушла в Москву, и ФБР это прекрасно понимает. Тут они бессильны. Им нужно другое: личность агента «Люси». И в этом ФБР попало в точку: майор Пургин эту личность знает. С другими посвященными неясно, их мало, это может быть, например, непосредственный начальник Пургина, но как к нему подступиться? В Америке выбить информацию не вышло. Могут ли это сделать в Москве? Все протестовало против такого поворота, но почему нет? Человек расслаблен, он дома, внимание на нуле. Данное задание могут поручить «Фаусту», а у того на подхвате целая боевая группа… Насколько это реально? В Москве нет уличных банд, сплошь и рядом законопослушные люди. Да и он всегда настороже, работа такая.

По-военному быстро Пургин заправил кровать, провел водные процедуры, повозил щеткой пылесоса по полу и коврам на всякий случай. «Генеральная» уборка не затянулась, мужчины все делают быстро. Кофе на плите, инспекция холодильника. Продукты за четыре дня не успели испортиться – на скорую руку смастерил яичницу, бросил в нее порезанную колбасу и помидоры. Съел половину, остальное оставил на обед (а если повезет, и на ужин), с удовольствием выпил не успевший сбежать кофе.

В наследство от преждевременно усопших родителей осталась полногабаритная двухкомнатная квартира – с крохотной кухней, огромными комнатами и миниатюрным балконом. Впрочем, для курения места хватало. Он пускал дым, облокотившись на перила и разглядывая двор с высоты третьего этажа. Дворик был частично закрытый, благодаря конфигурации дома, и изобиловал кленами и тополями. Дождь закончился под утро, блестели лужи, и заметно потеплело. Солнце пыталось выглянуть из пелены облаков, но пока безуспешно. За деревьями гудела улица Раевского, выходящая на Кутузовский проспект. В принципе, центр столицы, до метро «Студенческая» двенадцать минут вразвалку. Имелась собственная машина – трехдверная «Нива-2121» коротала деньки в гараже с обратной стороны дома. Но пользоваться ей в рабочие дни смысла не было – на метро быстрее. Да и в редкие выходные особо некуда было кататься.

Во двор бодро въехал темно-красный «Мосвич-412», понесся по открытому пространству, расшвыривая воду из луж. Взлетела стая перепуганных голубей, шарахнулся в ужасе вылезающий из подвала кот. Машина резко затормозила напротив подъезда. Из нее выскочила невысокая темноволосая девушка в расстегнутой куртке, радостно засмеялась, помахала рукой и бросилась в подъезд. Просто невероятно, как он соскучился!..

– Привет, моя пепельница! – крикнула Женечка Поляковская, врываясь в квартиру. – Фу, накурился! – Она запрыгнула ему на шею и стала лихорадочно целовать во все доступные места. Не он один соскучился. Влад смеялся, кружил ее по коридору.

– Так, все, дай отдышаться… – поставил он Женечку на пол, снял с нее куртку, демисезонные сапожки и снова начал обнимать, целовать. Это была какая-то неудержимая страсть – причем взаимная. Прошло полгода со дня знакомства, а их по-прежнему магнитом тянуло друг к другу. Короткие разлуки переживались плохо, думать о долгих даже не хотелось. Последние четыре дня вообще вылились в вечность. Несколько недель назад оба дружно сдались: съездили в загс и написали заявление. Осталось дождаться 20 октября… и все.

– Так, – сказала Евгения, выпутываясь из объятий, – сегодня выходной. Поесть – и строгий постельный режим до окончания дня. На ночь я, кстати, остаюсь, ты ведь не возражаешь? А утром разбегаемся по работам.

Еще бы он возражал! Новость была обалденной! Вместе до свадьбы они не жили. Пургин обитал у себя, Женя – у родителей в поселке вблизи Можайского шоссе. Пыталась снимать квартиру в городе, но не пошло. Заявила через неделю, что просто замордована этим бытом, и съехала с квартиры, принеся хозяевам глубочайшие извинения. Быт, готовка, постирушки были действительно не ее. Восходящая звезда отечественной журналистики, гордость и краса редакции «Комсомольской правды» – при чем тут скучный быт? Об этом старались не думать, подобные пустяки пока не беспокоили. Родители – люди старой закваски, не совсем уж ретрограды, но чтущие традиции, – явственно намекнули, что до свадьбы им лучше пожить порознь. Времена, конечно, другие, и нравы опять же, но все-таки. Встречайтесь, делайте что хотите, грешите на здоровье – что с вас взять? Даже на ночные отлучки дочери закрывали глаза. Но совместное проживание не приветствовали. Обижать хороших людей не хотелось. И не так уж долго оставалось терпеть…

– Держи, родная. – Влад выудил с полки хрустящую упаковку, вручил невесте. – Маленький подарок из командировки. Надеюсь, угадал с размером.

– Да ладно, – оторопела Женя, недоверчиво таращась на фирменный знак «Леви Страусс». – Подожди, – она как-то поежилась, – это же не то, о чем я подумала?

– Боюсь, это именно то, – констатировал Пургин – Ты уж разверни, мне самому любопытно.

Она развернула и завизжала. Фирменные джинсы в Стране Советов оставались в глухом дефиците. Покупали у фарцовщиков, привозили из-за границы. Что-то пыталась шить отечественная промышленность, но лучше бы не пыталась. Изготовлять джинсовую ткань советские текстильщики так и не научились.

– Не верю, – бормотала Женечка, ощупывая и разглядывая элегантную вещь. – Не верю своим глазам, не верю своим тактильным ощущениям… Я померю?

– Сделай милость.

Она умчалась, плотоядно урча, в спальню, судорожно сбросила с себя одежду, вползла в обновку и вернулась – в бюстгальтере и джинсах, которые сидели как влитые. Повертелась перед зеркалом, повиляла бедрами. Порой она была как малый ребенок, и не скажешь, что человеку недавно исполнилось двадцать восемь.

– Отпад, – заулыбался Пургин, – лучше и быть не может!

Она засмеялась, снова прыгнула ему на шею. Так и дошли до кухни: она – на весу, он – ногами.

– Я так похожу, хорошо? А то опять одеваться, потом раздеваться… Подожди… – вдруг задумалась она, забавно сморщив носик, – то есть ты ездил не в Уренгой?

– А я сказал, что еду в Уренгой?

– Кажется, да… Хотя, возможно, это был