В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

— Тебе это точно не повредит! — оборвала его Помпония, жаждавшая как можно скорее начать расследование. — Завтра пойду к Диоскориду. Потом мне понадобится консультация Скрибония Ларга, который лечит даже императорскую семью. И не забыть бы о Дамасиппе.

— Помпония, ты же не собираешься в самом деле обследоваться у всех этих шарлатанов?

— А почему бы и нет? Во-первых, как ты знаешь, у меня слабое здоровье, а во-вторых, эти греки — большие мастера готовить мази, от которых кожа становится гладкой как шелк. Можешь на меня рассчитывать, Аврелий. Да, и хорошо бы проверить и девушек: в наши дни, при такой-то распущенности, как бы они не подхватили какую-нибудь болезнь Венеры!

— Я уже слышу их! — простонал Сервилий. — «Какой жир, — скажут они, едва я им подвернусь, — какой желтоватый цвет лица! Больше гимнастики, в постель с заходом солнца! И главное, ничего жирного! А потом пойдут кровопускания, отвары и прочие мучения!»

— Да нет же, тебя это совсем не коснется! — лукаво солгал Аврелий. — Твоя жена мне поможет.

— Если они запретят мне дичь… — пригрозил Сервилий, не мысливший жизни без своих любимых блюд.

— Я устрою тебе в награду лукуллов пир. И уверяю тебя, ничто, абсолютно ничто из того, что я велю приготовить, не получит одобрения врача, — заверил его Аврелий.

Сервилий мрачно с ним простился, и, уходя, молодой сенатор услышал, как тот, в преддверии грядущих постов, приказывает слугам готовить непомерный ужин.

V

Четвертый день до сентябрьских Нон

— А, Кастор, уже вернулся?

Грек, вольготно возлежавший на триклинии для самых важных гостей, сменил еврейские одежды на тончайшую вышитую хламиду.

— Скорее, говори, что узнал!

— Девушку в общине не слишком-то ценили. Сам тот факт, что в ее шестнадцать с лишним лет она все еще не была замужем, вызывал пересуды. Другие женщины косо смотрели на ее отлучки. Короче говоря, ее подозревали в самых гнусных связях с язычниками, и уже начинают шептаться, что в ее смерти есть что-то нечистое.

— Бедный Мордехай!

— И старику досталось. Его всем известная дружба с высокопоставленным римским магистратом…

— Где ты набрался этих сплетен?

— В доме главного раввина. Его внучка, Дебора, положила глаз на красавца Элеазара, но пришлось довольствоваться Уриилом, долговязым парнем с прыщавым лицом, который, может, и великий знаток Торы, но вот мужского обаяния в нем… Этот Уриил точит зуб на Мордехая и его семью: утверждает, что видел Дину с язычниками, и не раз!

— С кем именно? Он их знает?

— Бездельники, каких в Риме полно. Шайки, что по ночам нападают на прохожих, пристают к женщинам на улицах, а когда не находят занятия получше, выкорчевывают мильные камни из мостовых.

— Понятно. Завсегдатаи таверн и борделей. Развлекаются тем, что врываются в дома к блудницам и насилуют их. Или грабят порядочных людей, столь неосторожных, что забрели на их «территорию»! Отличная компания для благовоспитанной девушки!

— Ночные триумвиры, бедняги, из кожи вон лезут, чтобы поддерживать порядок в темное время суток, но уже не в силах справиться с этими бандами преступников. К тому же эти милые детки подстрекают болельщиков разных команд в Цирке и составляют клаку гладиаторов: любой повод хорош, чтобы пустить в ход кулаки. Ты же знаешь, что было после последней победы Хелидона на Арене: казалось, Рим разграблен варварами!

— И Дина с ними якшалась!

— Не преувеличивай. Ее всего лишь пару раз видели с ними разговаривающей, у Винного порта, и средь бела дня.

Аврелий был разочарован. Неужели дочь Мордехая не та, кем он ее считал? Он думал о ней как о влюбленной девушке, а не как о пособнице шайки хулиганов!

— Имена называли?

— Речь идет о шайке Флавия. В еврейском квартале их хорошо знают, потому что во время одной ночной вылазки они оставили на память немало сломанных носов и разнесли ограды многих лавок.

— Флавий? Я с ним знаком. Он из довольно богатой семьи, но по уши в долгах. Практически растранжирил состояние отца, еще не унаследовав его. И хотя теперь займы «под смерть отца» стали незаконными, никакой закон не мешает давать в долг тому, кому уже исполнилось двадцать пять, а Флавий, хоть и корчит из себя юного бунтаря, на пару лет постарше.

— Мне и сказали, что главарь уже не юнец зеленый. Остальные, напротив, совсем молодые, некоторым еще только предстоит надеть мужскую тогу.

— Типично для такого напыщенного осла — окружать себя безусыми молокососами, чтобы властвовать над ними с авторитетом, которого никто, хоть немного поопытнее, и не подумал бы ему признавать! — возмущенно фыркнул Аврелий.

— Вот именно! Вне своей шайки он никто, а в ней — король!

— Постараюсь как можно скорее встретиться с этим грошовым хулиганом! — решительно объявил Аврелий, извлекая из кошелька щедрое вознаграждение для умелого слуги.

Он уже протягивал греку, чьи глаза предвкушающе блестели, увесистую горсть монет, как вдруг с любопытством замер, остановив руку на полпути.

— Кастор, — спросил он, приглядевшись. — Но разве эта хламида не моя?

— Конечно, была твоя, но ты щедро мне ее подарил.

— И когда же, позволь спросить?

— Ну, ты не отдал ее мне напрямую, но я считаю своим долгом всегда проверять гардеробщиков, чтобы они не выпускали тебя на люди как оборванца. Так вот, на днях я заметил, что они убирают это ветхое одеяние, недостойное мужчины твоего положения, и попросил осмотреть его повнимательнее. И обнаружил несколько изъянов: пятно, не поддающееся никакой стирке, и слегка потрепанный подол. Я сурово отчитал раба, ответственного за твои одежды, и велел ему убрать эту ветхую тряпку из твоих шкафов. Разумеется, какой бы поношенной она ни была, для бедного слуги вроде меня еще сгодится, и…

— Благодарю за твою заботу, — произнес Аврелий, стараясь сохранить серьезность. — И я скажу управляющему, чтобы он вычел цену этой старой тряпки — сущие пустяки, разумеется, — из твоего жалованья.

— Парису? Да ты с ума сошел, хозяин? — с наглым лицом запротестовал грек. — Ты же знаешь, он на меня зол и способен заявить, что она стоит сто сестерциев, просто чтобы мне насолить!

Между расточительным Кастором и скупым управляющим Аврелия давно пробежала черная кошка. Добросовестный эконом, излюбленная мишень для насмешек грека, от всей души его ненавидел, хотя втайне и