Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Ничего. Как-нибудь переживу.

— Это был ты.

— Что, прости?

— Это ты стоял тогда в саду. — Я достала мобильник, покопалась в фотографиях. И положила телефон на стол. — Видишь, след из сада? Явно мужской. Ботинок рядом — мой собственный. У тебя какой размер?

Он с трудом оторвался от фотографии на моем телефоне, разлепил губы:

— Сорок четвертый.

— Вполне сходится. И еще — приглядись к рисунку на каблуке. — Я стукнула его по коленке, и та взлетела вверх — тебе пора к невропатологу, дружок. — Переверни-ка свои «Мартенсы».

Он сглотнул, послушно положил ногу на колено, подошвой ко мне. Я взяла телефон со стола, и сфотографировала. Склонила голову на плечо.

— Что это, как думаешь? Четырехлистник?

Он оттолкнул телефон.

— Что за бред!

— Ну, можешь заказать экспертизу. Сравнить свой ботинок с деталями фотографии — она довольно четкая. Но зачем? Ты знаешь, что это ты. Я знаю, что это ты.

Он выдохнул, отвернулся.

— Значит, ты все это время… И молчала?

— А что тут скажешь? Что ты спортсмен и мог легко перемахнуть через подоконник? Забраться в ванную, убить старика. И никаких проблем с крючком на двери.

Я смотрела на дно своей чашки, будто гадала парню на судьбу. Хотя что гадать-то? И почему он с самого начала внушал мне такую скуку?

— Двинский предал тебя. Бросил твою мать, и это бы полбеды. Но он забыл о тебе. Сыне. Да, старик вполне был достоин всеобщей ненависти. — Я подняла на Костю глаза. Он отвернулся к окну — красивый, мужественный профиль. — Но дело ведь не в ненависти, правда?

— Нет, — глухо сказал он.

Я кивнула. Конечно нет. У всех у нас, кроме ненависти, была еще одна проблема. Любовь. Парадоксально, но факт: если посмотреть статистику, люди много чаще убивают тех, кого любят, чем тех, кого ненавидят. Ведь чем сильнее любовь, тем фатальнее последствия пренебрежения этим чувством. Он не любит, и ты не можешь соединиться с ним в жизни. Но в смерти… В смерти ты наконец имеешь над ним власть.

— Я не убивал. Только вытоптал его гребаные лилии, — тихо произнес Костик. — Он так над ними трясся. Ты мне веришь?

Я кивнула.

— Только это были не лилии. — Мне очень хотелось как-то его поддержать. Погладить по мускулистому плечу. Но я боялась, что при любом жесте сочувствия он просто разрыдается у меня на глазах. — А махровые астры.

Он махнул рукой — какая разница? И правда уже никакой.

— «Человек убивает себя не из-за женщины, а из-за того, что любовь — всякая любовь — выявляет нашу обнаженность, нашу нищету, нашу уязвимость, наше ничтожество…» [9]

— А? — он оторвался наконец от окна.

— Это цитата.

— Какой-нибудь поэт? — скривился Костя.

— Прозаик. — Я усмехнулась.

— Слава богу.

— Механизм несчастной любви абсолютно одинаков, понимаешь? — склонилась к нему я. — Мы любим наших возлюбленных, друзей — и родителей. Их — обязательно. Иначе не выжить. Они с рождения становятся главными в нашей судьбе. И вот что обидно: можно поменять предавшего друга и бросившую возлюбленную. Но вот с отцом… С отцом такая штука не проходит, верно?

Я все-таки огладила его по плечу — мельком. Грошовый жест нежности перед тем, как попрощаться. Он молча следил за тем, как я надела плащ, сняла со спинки стула зонтик…

— Слушай, а давай сходим как-нибудь на свидание? Ты мне нравишься. — Похоже, бедняга сам не верил, что произносит эти слова.

Я улыбнулась, потом хихикнула, а следом, глядя на его растерянное лицо, не выдержала и расхохоталась. Ну наконец-то! Хоть кто-то из семьи Двинских заметил мое сходство с папашей. Это не я тебе нравлюсь, хотелось мне сказать. Ты просто увидел во мне промельк совсем другого человека. Но мы не дадим тебе — да и себе! — совершить ошибку. Не хватало еще в нашей сумасшедшей семейке кровосмешения.

— Это у тебя истерика, или я сказал что-то очень смешное? — он выглядел обиженным.

Я покачала головой.

— Да так, вспомнила кое-что. — Я сделала шаг к стеклянной двери, за которой клубился туман с залива. — Забудь про свидание. Ничего у нас с тобой не выйдет, извини.

Глава 40

Литсекретарь. Лето

— Что это?

С бесстыже распахнутых страниц журнала на меня пялилась подборка стихов Двинского. А их настоящий автор стоял напротив и требовал объяснений. Я как раз замесила тесто: на кухне пахло будущими пирогами, уютной сдобой. Но лицо Славы не располагало к уюту. Вот зачем он все портит? Я вздохнула, присыпала тесто мукой. Это был мой первый опыт. Нельзя, чтобы пироги не получились.

— Так и будешь молчать? Ты вообще об этом знала?!

Я кивнула. Раскатать тесто можно прямо на столе, его тоже надо припорошить мукой…

— Ника! Я с тобой разговариваю!

— Я знала. — Я подняла на него глаза. — И?

— И?! Ты серьезно? Окей, на стихах нет моего имени! Но то, что нет даже твоего?!

— Я думала, ты мне их подарил.

— Я и подарил. Тебе, не ему.

— Раз подарок мой, значит, и распоряжаться мне.

— Ясно.

Он сел напротив меня за стол. Молча смотрел, как я раскатываю тесто.

— Мне это не нравится. Совсем не нравится, черт!

— Давай не будем драматизировать, а?

Он хмыкнул.

— Вот что, по твоему мнению, я делаю? Драматизирую?

— Если дело в твоем поэтическом эго…

— Дело не в нем, Ника. Ты же всё понимаешь.

Я оторвалась от теста.

— Нет. Не понимаю. Если проблема не в амбициях, то в чем?

— Это воровство. Беззастенчивый грабеж. Он это знает, ты это знаешь, его семья это знает…

— Вот именно. Все всё знают. Никто никого не обманывает.

— Обманываете. Тех, кто будет это читать.

— Наплевать на них. Важны только… — я запнулась.

— Продолжай.

Я вздохнула. Стала раскладывать начинку: капуста, укроп, вареное яйцо… Слава сидел напротив, криво усмехаясь.

— Ты хотела сказать — важны только ваши с ним отношения, так?

— Ну хорошо. — Я пожала плечами. — Почему меня должны волновать остальные?

— Остальные — это я, Ника.

— Ты согласился. Сам. — Чувствуя нарастающее раздражение, я упрямо выдвинула подбородок. Кулинарные гуру в интернете утверждают, что тесто чувствует ваш настрой. Если так, оно рискует превратиться в моих руках в камень.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива. — Он взял, преодолевая сопротивление, мою руку в муке.

— Я и счастлива.

— Тебя используют.

— Мне наплевать.

— Это порочный круг. Он использует тебя, ты используешь меня…

— А тебе использовать, выходит, некого? — Я выдернула руку. — И из-за этого ты полагаешь, что лучше нас? Мы, значит, испорченные интеллектуалы. Вруны. Манипуляторы. А ты — светлый провинциальный мальчик, за