Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

– А ей ты позвонить не можешь? – мрачно спросил охранник.

Бурдонов, вспомнила Айнур, это точно Бурдонов. Он дежурил в день смерти Селиванова.

– Я ей в концертный зал должна позвонить? – Она понятия не имела, где сейчас находятся Левашовы. – Потому что ты четыре цифры назвать не хочешь?

– Да не помню я точное время, что ты пристала!

– Во сколько Лидия Александровна к тебе прибежала?

– Кто? А, Лида!

– Быстрее соображай! – В голосе Айнур прозвучали властные ноты.

Валентина притихла и пыталась понять, что происходит. Охранник тупо смотрел на Айнур, сунув пальцы за ремень.

Она пожала плечами:

– Ну, я попробовала. Дальше сами.

Отвернулась и пошла к дому.

– Без одной минуты час, – догнал ее гундосый голос на третьем шаге.

– Спасибо, – бросила Айнур, не оборачиваясь.

На развилке дорожек она свернула к Синему дому. Валентина бегом поравнялась с ней и схватила за локоть:

– Что случилось, может, объяснишь?

Девушка остановилась и взглянула ей в лицо.

– Бурдонову можно верить? Или он совсем дурачок?

Под ее жестким взглядом Валентина растерялась:

– Откуда там взяться особому уму? Но всех охранников обучают засекать точное время происшествия. Только зачем тебе Лида понадобилась? Я же знаю, когда Петя умер, даже говорила тебе, ты просто забыла… В двенадцать пятьдесят две прозвучал выстрел, сосед его слышал. А потом Лида прибежала к Бурдонову. Всё сходится.

Не сводя с нее темных глаз, Айнур медленно покачала головой:

– Нет, Валя. Не сходится.

Глава тринадцатая

Михаил Степанович Гройс умел скрывать свои чувства. Однако, когда Анастасия Левашова сунула пятитысячную купюру со словами: «Передайте это девушке», ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы ответить спокойно.

– Я бы могла и сама… – Она все-таки уловила флюиды осуждения, исходящие от него. – Но признаюсь откровенно: боюсь! Деньги – это мостик, по которому от нас друг к другу идет энергия.

– Вы опасаетесь принять на себя ту ее часть, которую аккумулировала Айнур, – подхватил Гройс. – Это вполне естественно. Не упрекайте себя. – Он двумя прямыми пальцами, точно пинцетом, сунул купюру в нагрудный карман.

– Как приятно, что вы меня понимаете. – В голосе ее звучало облегчение. – Но вы уверены, что ваша работа здесь закончена? Если вы считаете, что нужно перестраховаться, провести еще несколько сеансов, я обеими руками «за».

– Всё в порядке. Если что-то будет беспокоить, у вас есть мой номер.

Левашова заговорила о том, как она ему благодарна, и Гройс видел, что это не притворство. А впрочем, подумал он, любой человек, которого избавили от страха, будет от души признателен – какое-то время.

– Вы уже нашли нового батлера на место Петра Алексеевича?

– Это как-то нехорошо… Надо выдержать хотя бы сорок дней, да? Иначе Петруше это не понравится.

«Вот так и возникают байки о призраках в старых поместьях. Я могу станцевать нагишом с бубном, но даже это не убедит ее, что Петин дух убрался отсюда».

– Я написала картину в память о Петруше, – сказала Левашова и поднялась. – Хочу показать вам… Конечно, вы его не знали, но вы приняли участие в его… посмертной судьбе. – Она поставила на мольберт прямоугольный холст.

Пожалуй, перед ним было наивное искусство. Круглое желтое лицо без теней, вместо одежды – черный плащ, похожий на пеньюар в парикмахерской… Нарисованный Селиванов выглядел злым карликом. Левашовой каким-то образом удалось создать образ смешной и в то же время зловещий.

Гройс решил, что это самая удачная из всех ее работ.

– По-моему, замечательно.

– В самом деле? А я вот не уверена… Хотела повесить его в кабинете мужа, но он отказался. Придется отнести в Петрушину комнату, что же поделать.

«Петя после смерти наконец-то начал обживаться в доме, – подумал Гройс. – Портретик завел. Нового дворецкого будет гонять в хвост и в гриву».

Он попрощался с Левашовой и вышел, думая о том, как странно складывались отношения между всеми этими людьми.

Лида, предупрежденная о его визите, ждала на лестнице возле окна.

– Быстро вы с мамой расправились! – Она улыбнулась и восхищенно покачала головой. – Я время засекала: двадцать две минуты! Обычно мама ни с кем разговоров меньше, чем по часу, не ведет.

Гройс смотрел на нее, такую хорошенькую, свежую, взволнованную… И с печалью думал, что ей совсем, нисколечко не страшно. Было бы проще, если бы она его боялась. Но она была само воплощение лучезарной юности, той юности, которая приходит и берет свое. Или то, что считает своим.

«Хорошая девочка Лида…»

Он встал рядом и стал смотреть на домик персонала. Где-то там дожидалась его Айнур.

– При нашей первой встрече, Лида, вы рассказали мне интересную историю.

– Я уже не помню… О чем?

– О здании, выкрашенном в зеленый цвет. Вам так хотелось, чтобы оно было синим, что вы стали называть его по-своему. И понемногу все остальные подстроились под вас.

– Если бы здание перекрасили, я бы с вами согласилась. Но оно осталось зеленым.

– В этом-то всё и дело… – Гройс повернулся к ней. – Любопытно, что вы заговорили о времени. Выстрел из комнаты вашего дворецкого прозвучал в двенадцать пятьдесят две. Вам не повезло с соседом: он по профессиональной привычке взглянул на часы. А к будке охранника вы подбежали в двенадцать пятьдесят девять. Семь минут – это очень много. Моя помощница вчера засекла время. Путь от вашей комнаты до ворот занимает сорок секунд бегом, две минуты – спокойным шагом. Вряд ли вы хладнокровно шествовали вниз. Но предположим, что так. На что ушло еще пять минут?

Ничего невозможно было прочесть на этом хорошеньком умном личике. Наконец Лида озадаченно свела брови – с задержкой секунд на десять, отметил про себя Гройс. Удивление должно было появиться раньше.

– Вы же это не серьезно? – Она вопросительно наклонила голову. – У соседа часы, наверное, опаздывали. Или, наоборот, торопились? Постоянно путаю!

– Это в наше-то время электронных девайсов? – усомнился Гройс.

Лида пожала плечами:

– Тогда не знаю. Это важно?

– Ну перестаньте, моя дорогая. Вы не можете позволить себе образ дурочки. Поделюсь с вами, уж простите старику его желание поучать молодежь… Представьте, что вы на сцене. Актриса в амплуа глупышки может поумнеть на глазах зрителя. А вот умная девушка может поглупеть только локально: например, удариться в сыроедение. Это, так сказать, азы. А вы сейчас пытаетесь изобразить всеобъемлющую дурость, словно и впрямь не понимаете, отчего так важны пропавшие пять минут. Скажу вслед за Станиславским: не ве-рю. Вы должны изобрести что-то другое.

Лида задумчиво изучала его.

– Знаете, мне кажется,