Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

«И всё же это странно. Домбровский – человек большого ума и осторожности. Хвосты за собой он подчищал безжалостно. Однако отправил меня убить соперника, не опасаясь, что я могу его сдать».

– Нет, он обязан был это предусмотреть, – вслух проговорил Гройс.

Он поднялся и возбужденно зашагал по комнате. Наконец-то заболела спина – он встретил эту боль с подобием удовлетворения, как старого приятеля-зануду: радости от разговора с ним не испытываешь, но когда его долго не видно, начинаешь беспокоиться. Боль в его возрасте – это нормально. А вот Домбровский, бесстрашно отправивший его убрать Калинникова, – это не нормально, и Гройс теперь отчетливо это понимал.

– Он, конечно, псих. Но не самоубийца же, черт возьми…

Почему он раньше об этом не подумал? Потому что попал в срежиссированный цейтнот. Их загнали в ловушку и показали единственный выход. Воспользоваться лазейкой нужно было быстро, и он гордился тем, что внутри этого хода за двое суток разыграл свою собственную партию.

Гройс вернулся к ноутбуку и увеличил фотографию тела.

На вытянутой руке отчетливо виден перстень. Инталия аметистовая, та самая, якобы наследственная… Он нашел более детализированные снимки и вывел их на экран.

На фотографиях перстень выглядел убедительнее, чем вживую. И вставка казалась аметистом, а не стекляшкой, и шинка была куда больше похожа на золото. Вещи, как и люди, тоже бывают фотогеничными и нет.

Гройс не сводил взгляда с перстня.

Наследственное украшение… Перешло Домбровскому от прабабушки… В интервью он говорил, что никогда с ним не расстается.

Гройс вытянул вверх правую руку, повторяя позу убитого.

И вдруг наконец-то вспомнил.

Пыльные окна во всю стену. Парни тащат провод, вокруг шум, духота. Бегают девчонки в кедах. Возле камеры толпится народ… Домбровский проходит мимо, не смотрит на Гройса, кладет руку по-хозяйски на плечо Пономарева…

– Левая, – вслух сказал он. – Это была левая рука.

Домбровский поднялся, лунной походкой двинулся назад, издевательски помахивая Гройсу издалека. Что-то громко щелкнуло рядом – кажется, попугай сломал клювом ветку, – и женщина басовито произнесла: «Стоп! Снято».

– Среда. Это была среда…

«Главное – попасть в типаж. Ты можешь ошибиться в мелочах, но если ты правильно держишь голову, тебе все простят».

Это его собственные слова.

В дверях возник Маевский.

– Михаил Степанович, картошка варится, даже селедка нашлась! А что это вы тут зигуете, как фашист недобитый?

Гройс медленно опустил руку и недоуменно посмотрел на собственную ладонь.

– Никитушка, да ведь я слабоумный, – с бесконечным изумлением проговорил он.

Маевский мгновенно подобрался.

– Так-так-так… Ну-ка присядьте, Михаил Степанович. На диван вот сюда… Голова кружится? Или что?

Голова у Гройса действительно кружилась, но вслух он сказал, что все в порядке.

– Я же вижу, что не в порядке. Где лекарства? Айнур, где у него лекарства?

– Не у него, а у Михаила Степановича, – машинально поправил Гройс.

Айнур уже была рядом: тонкая швейная игла, беспокойно прошивающая воздух. Аптечка, тонометр, стакан, в котором она мгновенно что-то размешала… Гройс ощутил себя спеленутым этой быстрой неумолимой заботой.

Он отодвинул стакан. Манжета хрустнула, когда он стаскивал ее с руки.

– Убили не Католика, – сказал Гройс.

Они поняли не сразу. Сначала еще по инерции суетились, пытаясь что-то ему измерить и что-то в него влить. Маевский спохватился первый.

– В каком смысле – не Католика?

– Сядьте оба.

Они послушались не сразу. Временами у Гройса возникало ощущение, что он завел двух собак с разными характерами, но одинаково неуемных. Допустим, боксера и левретку. Один скачет за мячиком и рычит, другая, не успел обернуться, уже затравила зайца, обглодала кости и оплакала его судьбу.

– Почему нам позволили беспрепятственно попасть в офис Желтухина? – спросил Гройс. – Киллер ждал его возле дома, где он жил. Не проще ли было ловить на рабочем месте?

– Не проще, – возразил Маевский. – Частный детектив не штаны просиживает в конторе, а носится по городу.

– Поначалу я тоже так решил. Но когда мы обыскивали офис, меня не оставляло ощущение, что кто-то побывал там до нас.

Маевский вспомнил, что такое же чувство было у него в комнате Петра Селиванова.

– К чему вы клоните? – спросила Айнур.

– Католик – человек редкой предусмотрительности. Умный. Склонный к нестандартным ходам. Его идея с тарологами и экстрасенсами говорит сама за себя, не правда ли? Жестокий, быстрый, хладнокровный. Раз он отправил Пономарева убить Желтухина, значит, ему было известно о собранных уликах. Так?

– Ну допустим…

– И всё равно он оставил те, которые относились к его помощникам? Неужели вам не кажется это странным? Мы получили в наследство от Желтухина чуть ли не полное досье на Бурову и Пономарева. И даже рисунок с обведенными этажами, чтобы мы точно знали, где искать!

– Вы что, думаете, этот рисунок Католик нарисовал? – засмеялась Айнур.

Гройс взглянул на нее, и улыбка исчезла с ее лица.

– Я полагал, это я – старый хитрый лис, – с расстановкой сказал он. – Но кое-кто оказался похитрее меня. Он оставил нам те улики, которые гарантированно должны были привести нас в «Грозу». Выпустил гулять Пономарева, чтобы тот зацепил, как репей на хвост, слежку, то есть меня. И с репейником на хвосте Пономарев притащился в «Грозу». Как я сейчас понимаю, терпеливо останавливаясь на каждом углу, чтобы я мог отдышаться. Дети мои, они прекрасно знали, что я приду. И не только знали, но сами же это и подстроили.

– Зачем? – коротко спросил Никита.

– Чтобы показать мне Католика. – Гройс испустил тяжелый вздох. – Вот зачем всё это было организовано! Чтобы я своими собственными глазами увидел Домбровского, не замечающего никого, кроме Пономарева и Буровой!

– Они что, по-вашему, убедили Домбровского, чтобы он изобразил… – после паузы начала Айнур.

– Господи, да очнитесь же вы наконец! Не было никакого Домбровского! И не могло быть, потому что среда и суббота – это дни, когда он тренируется! Плавает по три часа туда-обратно, качается, в бочке отмокает – это всем известно! Кроме меня, седого пня, потому что я попросту позабыл об этом, увлеченный нашей чингачгуковщиной.

– Среда… – ошеломленно повторил Маевский.

– Именно что среда! Домбровского никак не могло быть в офисе! Его там никто и не ждал!

– А кого же вы видели?

– Понятия не имею! Очевидно, актера. Я сам, старый идиот, учил, что главное – попасть в типаж. Фактурный мужчина с крупной головой и гривой черных волос – это несложный образ. Я и сам мог бы его сыграть, было бы мне на двадцать лет меньше! Шумный, энергичный, самодовольный. Он появился как раз тогда, когда я оказался внутри, пробыл десять минут, чтобы я