Королевский аркан - Елена Ивановна Михалкова

успел его запомнить, и так же стремительно удалился. Но перстень, с которым не расставался настоящий Домбровский, они скопировали грубо – еще бы, времени у них было в обрез! И нацепили его не на ту руку. Я видел, что визит Домбровского вызвал всеобщее недоумение, но списал это на страх перед начальством. А его не должно было там быть! Вот почему все выглядели удивленными!

– Михаил Степанович, это совершенно безумная схема… – осторожно начал Маевский.

Гройс взмахнул рукой:

– Это элементарная схема! Актера гримируют прямо там, этажом ниже, он красуется десяток минут перед публикой и исчезает, унося внушительный гонорар. Всех остальных сотрудников потом извещают, что это был спор. «Я заключил пари, Витя, что эти олухи тебя не узнают! И что ты думаешь? Выиграл!» Если не знаешь, как оправдаться в каком-то идиотском поступке, ври, что участвовал в пари. Очень старый фокус.

– Вы хотите сказать, это был спектакль, который разыграли только для вас? – Айнур не сводила взгляда с Гройса.

– Разумеется! Я был единственным зрителем.

– Но зачем?

Старик скривил губы и молча покачал головой.

– После этого спектакля нас отправили к Калинникову, – медленно сказал Маевский.

– Не нас, а меня! Прекрасно зная, каким будет мой следующий ход. – В голосе его звучала острая горечь. – Потому что я, старый кретин, предсказуем! М-да, мало приятного в том, чтобы послужить дудочкой в чужих руках, даже умелых. Я сыграл ту мелодию, которой от меня и добивались. И поскольку я был искренен, Калинников мне поверил.

Айнур ахнула:

– Это всё для того, чтобы убрать Домбровского?

– Догадалась наконец-то? – усмехнулся Гройс. – Да. Глава телекомпании чем-то помешал Католику. Он обнаружил нашу мышиную возню вокруг Пети Селиванова и решил нас использовать. Вот почему оставили улики в офисе Желтухина. Вот почему не убили Никиту. Да его и не собирались убивать, только пугануть и зацепить меня через него. Как Пономарев оказался у дома Желтухина именно тогда, когда Никита к нему подъехал? Зачем взял две приметных отвертки? Кто-то отирался возле офиса детектива и подал сигнал: мол, Красная Шапка пошла к бабке. В общем, нашими руками Католик расчистил себе путь. Калинников грохнул своего друга-соперника. А мы с вами поспособствовали убийству невинного человека.

Никита обхватил голову двумя руками и замер, как вратарь, пропустивший гол. Точно! Старая тетка, представившаяся уборщицей! Она могла сообщить Пономареву, что он заглотил наживку и отправился к Желтухину домой… А уж рассчитать время, когда они все сойдутся в одной точке, – пара пустяков!

– Подождите… – начала Айнур. – А кто такой тогда Католик? Вы его видели?

Гройс начал тихо смеяться. Видел ли он? О да. Хотя и не сумел распознать в неуемном доброхоте, суетившемся со стаканом воды. Круглолицый толстяк, забавный комедийный персонаж…

– Ох, красавец… – пробормотал он. – Когда редакторша направилась к его актеру, как он ее ловко перехватил! Изящно, непринужденно! А главное – до чего естественно! Идеальный дирижер – тот, которого не заметно на фоне оркестра.

– Кто это, Михаил Степанович? Кто?

Гройс опустил веки и некоторое время молчал. Потом заговорил, не открывая глаз:

– Я был уверен, что Домбровского прозвали Католиком из-за фамилии. Всё совпадало: у него же польские корни. Но известно ли вам, дорогие мои, как иногда называют руководителя хора певчих в католическом храме? Его называют «кантор». Цепочка чуть посложнее, чем от католицизма до фамилии «Домбровский», но догадаться можно было. Католик – это заместитель Домбровского, Ян Канторович.

Глава одиннадцатая

Дождь зарядил с самого утра. Стекла умылись до голубизны, по фасадам потекли струи воды. Воздух запах взбитой пылью и одновременно чистотой.

Он вышел на четвертом, отряхиваясь, как охотничий пес после заплыва. Хорошее было время, когда мужчины носили шляпы! А теперь что? Либо кепка, либо зонтик – самое милое и неудобное изобретение человечества. В кепке он выглядел как продавец арбузов. А зонтики любил и регулярно привозил из заграничных поездок. Обитали они в круглой подставке – яркие, точно бабочки, сложившие крылья.

Он вообще любил использовать вещи не по назначению. Зонты, например, были чем-то вроде магнитиков на холодильник. Приятный сувенир на память. Только магнитики – это дрянь. А зонтик – вещь!

По коридорам телестудии разносились всхлипы и сдавленный плач. Он вынул платок, прижал к глазам.

Навстречу ему попалась помощница Иды, зареванная и несчастная.

– Ян Владимирович, как же так? – Девушка пыталась сдержаться, но снова заплакала.

Он обнял ее, отечески погладил по спине.

– Дианочка, невозможно. Не-воз-мож-но! – Он прерывисто вздохнул. – Но нам осталось его детище. Витя хотел, чтобы мы позаботились о нем.

– Да-да, правда… Не могу, постоянно слезы льются…

Он отстранился и отечески взял ее за плечи.

– Надо плакать, Дианочка. Надо. Мы же люди, а не роботы. – Словно в доказательство, что он тоже человек, глаза его увлажнились. – Мы имеем право плакать. Имеем полное право плохо работать в эти дни, болеть, страдать, совершать ошибки. Не упрекай себя ни в коем случае. Я же знаю, ты у нас известный перфекционист…

– Спасибо! – всхлипнула она. – Вы всегда утешаете, Ян Владимирович…

Визажисты в гримерке ревели не скрываясь. Стояли кружком, как три грации, переплетя руки, и тихонько подвывали. А на столе гора коробок из-под пирожных. Сладким утешались, плакальщицы…

– Девочки мои, девочки… – мягко сказал он, постучавшись в открытую дверь. – Милые вы мои, хорошие.

Грации тут же повернулись к нему губами. Тьфу, черт! Рот Фронт какой-то… Пора бы уже привыкнуть к этой моде.

Он нес понимание и жалость, и грации тоже приникли к нему.

– Всё время кажется, что он вот-вот появится здесь, – сказала одна.

– Я буквально голос его слышу, – добавила вторая.

– Это вообще пройдет когда-нибудь? – со страданием в голосе спросила третья.

Он с трудом удержался от смеха. Люди ужасно забавны в своих крайних проявлениях: в ненависти, скорби, любви… У этих троих скорбь была старательная, ученическая, и если бы никто не смотрел, каждая из них с облегчением вернулась бы к своим делам.

– Писатель Джон Грин сказал: «Горе нас не меняет, оно раскрывает нашу суть». А еще он сказал, что только труд излечивает скорбь. И сладкое, – добавил он неожиданно. – Закажите торт, девчонки, и съешьте в память о Вите. Он бы одобрил. Любые траты утверждаю – ну, в пределах разумного, конечно. Но в вашей разумности я никогда не сомневался.

Так он продвигался по коридору, притормаживая на каждом шагу. Мужчинам молча пожимал руку, задерживая рукопожатие на две секунды дольше обычного, – это символизировало общую утрату и заодно преодоление. С женщинами позволял себе теплые объятия. Когда он вошел в свой кабинет, по щекам его текли крупные слезы.

– Ну