Смертельный код Голгофы - Филипп Ванденберг

следил за Шебой Ядин, чтобы выяснить обстоятельства той смерти в клинике!

— Вы считали Шебу Ядин убийцей?

— Нет, но я думал, что она приведет меня к ним! У Шебы Ядин были контакты с мафией или с какой-то другой тайной организацией.

Самоуверенный взгляд комиссара привел Грегора Гропиуса в бешенство. Артоли всем своим видом показывал, что не верит ни единому его слову. В ту же секунду, повинуясь какому-то сумасшедшему импульсу, Гропиус вскочил, перепрыгнул через кресло и помчался в направлении выхода из отеля. Однако там у него на пути встали два карабинера. Они цепко держали Грегора, пока к ним не подошел Артоли.

Он покачал головой, подойдя к Гропиусу, и вымолвил с присущим ему спокойствием:

— Ну-ну, профессор! Почему вы хотели убежать, если ни в чем не чувствуете себя виноватым? Нет, это была плохая идея. А пока я заключаю вас под стражу. Вы находитесь под подозрением в убийстве. Вы имеете право воспользоваться услугами адвоката и с этого момента отказаться от дачи показаний.

Слова Артоли Гропиус слышал как будто издалека. Когда комиссар потребовал от него в сопровождении карабинеров подняться в свой номер за вещами, Гропиус последовал его приказу, как будто под гипнозом. Позднее он не мог вспомнить, как дошел до номера и спустился обратно к выходу из гостиницы. Единственное, что Грегор отчетливо помнил, был Пьер Контено, с которым он столкнулся, выходя из лифта. В первый момент профессор не был уверен в том, что это действительно Контено. Но после его гадкой ухмылки все сомнения отпали.

* * *

Кардинал Паоло Кальви, государственный секретарь Святого Престола, сцепил руки за спиной и выглянул на площадь Святого Петра через высокое окошко. Он стоял так, чтобы его не было видно с улицы: курящий одну за другой сигарету кардинал — это не очень хорошо. За свое пристрастие он расплачивался язвенной болезнью желудка, следы которой явственно читались на его лице. Глубокие морщины под глазами и вокруг рта делали шестидесятилетнего кардинала на вид восьмидесятилетним стариком. Солнце бросало яркие лучи в прокуренное помещение — зал с красными тканевыми обоями и музейными экспонатами, непосредственно находящийся под жилыми комнатами папы римского.

Паоло Кальви считался человеком, имевшим реальную силу в стенах Ватикана, насколько можно было вообще говорить о силе применительно к этой среде. В качестве кардинала-госсекретаря он обладал в церкви своей собственной «домашней» властью, которая наводила страх даже на его друзей. Он определял ведущие линии политики Ватикана, а его подчиненные шептали, старательно это скрывая, что он страдает болезненным властолюбием. Этому феномену подвластны многие клирики, достигшие вершин церковной иерархии, поднявшись из самых низов, зачастую из крестьянских семей.

В зал вошел монсеньор Антонио Круцитти, и, пока кардинал-госсекретарь стоял к нему спиной, судорожно махал рукой перед своим лицом, разгоняя едкий дым.

— Laudetur, Eminenza[19]! — воскликнул монсеньор, чтобы обратить на себя внимание.

Кальви повернулся, искусственно прокашлялся, так что казалось, сигарета в любой момент упадет на пол, и начал без обиняков, медленно подходя к Круцитти:

— Я позвал вас, монсеньор…

Как церковная колокольня, возвышался над коренастым кардиналом долговязый Круцитти, так что кардиналу даже пришлось задирать голову. Но, как и в любом Божьем храме, при котором колокольня играет довольно скромную роль, в то время как в низеньком сооружении и происходят основные события, здесь тоже главное слово принадлежало невысокому кардиналу Кальви.

— Я знаю, — начал Круцитти и кивнул в сторону письменного стола, на котором лежали свежие газеты, — довольно глупая история. Этот человек мог бы нам еще очень пригодиться.

— Почему это «мог бы»? Этот человек нам еще пригодится, и даже очень! — воскликнул Кальви высоким голосом. При этом его почти лысый череп побагровел.

— Но его посадили в тюрьму! — Круцитти сделал шаг назад. — Здесь пишут, что профессор из Германии находится под подозрением в убийстве!

— Что-нибудь доказано? Действительно мог этот самый — как там его имя?

— Гропиус!

— Действительно мог этот самый Гропиус совершить убийство?

Монсеньор Круцитти, так называемый поздно призванный, о ком говорили, что у него темное прошлое, про которое никто ничего не мог сказать, был в Ватикане ответственным за вопросы безопасности, шпионаж и борьбу с терроризмом. Круцитти ответил:

— Не имею понятия. Во всяком случае это очень загадочная история.

— Еще одна загадочная история! Монсеньор, это ведь ваша задача — предвосхищать такие события. Почему вы не предупредили профессора де Луку? Он мог бы и сегодня еще жить и приносить пользу. Мы же не можем все время валить всю ответственность на мафию!

— Ваше высокопреосвященство, вы же знаете, что причиной смерти де Луки стала его страсть к деньгам. Мы достаточно заплатили ему за молчание. «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и мамоне»[20].

— Да, именно так!

— Вот именно, ваше преосвященство. Во всяком случае де Лука мог бы остаться в живых, если бы его не призвал к себе мамона и не заставил согрешить против Бога и Церкви.

* * *

— Вы рассуждаете как деревенский священник с гор Абруццы, — сказал Кальви.

Круцитти побагровел от гнева, совершенно нехристианской добродетели, поэтому приложил все усилия к тому, чтобы подавить в себе любые эмоции.

— Позаботьтесь лучше о том, чтобы этот Гропиус ничего им не выложил. Это не должно произойти ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли, монсеньор? — Голос Кальви сорвался.

— Профессор сидит в камере предварительного заключения, ваше преосвященство! Что мне делать?

— Что вам делать? — закричал кардинал-госсекретарь в высшей степени возбуждения. — Вы должны вытащить его из тюрьмы! Он ни в коем случае не должен попасть на допрос. Привлеките лучших адвокатов страны, в конце концов. Пригласите доктора Паскуале Феличи. Он не только лучший адвокат, у него самые надежные связи в сфере высшей юстиции. Объясните этому адвокату, что для нас в высшей степени важно: этот профессор Гропиус должен оказаться на свободе во что бы то ни стало. Но поостерегитесь рассказывать ему всю правду. Я могу на вас положиться?

Круцитти сложил руки в молитвенном жесте и преклонил голову, как будто стоял перед алтарем, — кардинал-госсекретарь был очень восприимчив к этому жесту, — и ко всему прочему раболепно добавил:

— Ваше высокопреосвященство, я сделаю все, что в моей власти. И во власти Всевышнего.

Кардинал-госсекретарь поморщился, при этом его глубокие морщины обозначились еще больше, и прикурил новую сигарету.

— Мы поняли друг друга, — заметил он, покашливая, не столько из физиологической потребности, сколько из-за многолетней привычки, — выдумайте какую-нибудь историю.