Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова

Колокольный звон прекратился и в наступившей тишине, слышался слабый шум ветра в щелях худой крыши её дома и возня паука за шкафом.

«Мужика завести надо, — подумала Любовь Петровна, — хоть пахнуть будет в доме не только пылью. Вступлю в права наследства и тогда уж на принца замахнусь. Как мне мамка говорила: «Принцы, дочка, на поездах не ездят. Они на яхтах ходят…». Где же их взять яхты эти? Где они гнёзда вьют? — Уварова вернулась к плите, заглянула в кастрюлю, выудила вилкой недоеденную картофелину и попыталась собрать чайной ложкой разбросанные по стенкам посудины янтарные бусинки икры. Отправила всё это в рот, продолжая размышлять вслух. — Одногруппник из Севастополя писал будто у них в Балаклаве есть международный яхтинг. Богатенькие брюханы причаливают… Туда поеду…»

Она посмотрела на себя через нарисованные на зеркале цифры, сняла пальцем с губ остатки старой помады, наложила свежую. Ещё раз глянула, одобрительно кивнула, подумала: «Погодите, погодите я ещё собой займусь. Где надо подтяну, лишнее обрежу. Возьму стилиста. Гардеробчик обновлю и ух, где наша не пропадала!» Она сняла с вешалки шёлковый сиреневого цвета с ручной вышивкой плащ, вышла из квартиры, предварительно заперев три замка.

* * *

— Слушай, Юрич, я так и не понял что за кавалер-девица у гроба Ельника, — спросил Васенко рассматривая фоторепортаж в газете «Бабушкины сплетни». — Ты вчера пояснений так и не дал. Здесь написано: «Прима провинциальной оперетты Варвара Копёнкина — бывшая ученица Сергея Ельника прощается с любимым учителем». Мы что-нибудь о ней знаем или ну её, она здесь ни при чём?

— Не любишь ты, Рома, искусство оперетты и посему ярких его представителей не знаешь. Это Люся Гу она же Варвара Копёнкина — ученица и по совместительству его любовница. Выше ножку в канкане чем Люся Гу никто не поднимает, — усмехнулся Михаил — мы ей, дружок, займёмся позднее, когда вернёмся к поиску убийцы Ельника. Сейчас с Уваровой надо закончить. Коротко скажу так: ты ЛюсюГу уже видел на записи с видеокамер, но не можешь идентифицировать. Я тоже сначала не мог, хотя обратил на неё внимание. И опять, как, впрочем всегда, подсказку подарила Копилка. Она в Праге более результативно работает, чем мы с тобой здесь. Но пока не заморачивайся. Давай обсудим, как будем ловить Уварову.

— Погоди, начальник, мне уже нужно ехать за крестом. Гони тысячу долларов.

— Что не удалось сторговаться с бывшим родственником? — хитро подмигнул Роману Исайчев.

— Удалось! — ответил Васенко, также хитро подмигнув, — посему гони тысячу долларов.

* * *

Любовь Петровна проснулась на рассвете, что было совершенно не в её правилах. Обычно она поднималась не раньше десяти, когда сквозь сон слышала хлопок входной двери — это Ельник убегал на репетицию, предварительно расправившись с домашними делами: запустил бельё в стиральную машинку, сварил семье кашу, завернул кастрюлю в шерстяной платок, чтобы не остыла, перемыл оставленную с вечера в мойке посуду, сбегал за молоком и хлебом. Казалось, при его отношении к жене, это странно. НО! Сергей Миронович воспитывался в семье, где царил культ матери. Отец, при том что был хроническим алкоголиком, любил свою женщину безумно, может быть поэтому и пил. Аннушке, так звали мать Ельника всегда доставался самый сладкий кусок. Помидоры она ела только с базара и обязательно розовые сердечком, все остальные довольствовались зеленоватыми с белыми прожилками из овощного магазина, масло исключительно деревенское от бабушек с рынка, молоко свежее из-под коровы, конфеты в коробках. Сам отец и трое его сыновей, включая Ельника, употребляли масло приторно жёлтое в брикетах, молоко в стеклянных бутылках, на стенках которых от него не оставалось даже следа, конфеты — редкая детская радость, только сахарные шарики, часто слипшиеся друг с другом. Прежде чем к обеду напиться отец перестирывал замоченное им же в ванной с вечера бельё, варил обязательную манную кашу, мыл вчерашнюю посуду и успевал сбегать за хлебом и молоком. Этот ежедневный ритуал Серёжа Ельник вынужден был выполнять, когда однажды отец не вернулся домой. Он замёрз в сугробе, что для Норильска, а именно там проходила детство и юность Заслуженного артиста было случаем нередким. Мать горевала коротко, уже через полгода в их квартире появился другой мужчина в форме моряка-подводника. Оказалось: Анна училась с ним в одной школе и всё это время любила и ждала только его. Подводник не баловал мать Ельника, зато теперь она баловала его. Сергей дотерпел до конца школы и, получив аттестат, рванул в Сартов. Почему в Сартов? Именно там, по слухам, был один из лучших профессиональных театральных факультетов. О столичном ВУЗе Серёжа не мечтал. Тогда он поклялся себе, что никогда и никого любить не будет. Слишком долго он видел, как страдали отец и мать, как корёжила их жизнь. Так оно и вышло, а привычка по утрам мыть, стирать, готовить кашу и бегать за молоком и хлебом осталась. Она осталась у него даже тогда, когда дети выросли и разлетелись по разным городам.

Любовь Петровна проснулась и посмотрела на панель электронных часов, удивилась, их цифры показывали 5:30 утра. Она перевернулась на другой бок, но вдруг вспомнила, что проснулась не сама, а от чётко и громко произнесённой фразы: «Надо бы поставить свечку!». Актриса, опираясь на локти, привстала в кровати, осмотрела спальню, никого не обнаружила и решила, что фразу услышала во сне, но сон унесло туда же куда ушла ночь. Любовь Петровна откинулась на подушку, немного полежала, затем не торопясь, встала. Посмотрела на себя в зеркало и, расчесав пятернёй волосы, принялась неспешно одеваться, разговаривая сама с собой:

— Если пошустрю, может и на утреннюю службу поспею… Хотя, чё толкаться…

Она успела только к окончанию службы.

Постояла минут двадцати в притворе, решила не ждать и принялась энергично локтями прокладывать путь к церковной лавке, где купила три свечки: за упокой мужу и сестрёнке и за здравие своим деткам. Зажав свечки в кулак, Уварова также энергично, не обращая внимания на недовольные взгляды, пошла к любимой иконе «Успокоительницы» с изображением Святой Богородицы. Укрепив свечу в шандал, Любовь Петровна прикрыла глаза и начала читать молитву за здравие своих чад. Отчитав, взглянула на икону и остолбенела, на кадиле под иконой висел крест. Это был её крест тот, что она спрятала ото всех «крест-оберег», тот который она выкрала из гроба мужа. Тот, которым рассчитывала прикрыться от грехов. «Или похожий?! — усомнилась Уварова. — Откуда? Ельник говорил будто он петровских времён, единственный такой…»

Она протянула руку, но окрик: «Женщина, вы чего?! Так, нельзя! Грех!» остановил её. Любовь Петровна, часто моргая, с вмиг поглупевшим лицом обернулась к одёрнувшему её мужчине и, поведя рукой, указала на крест, произнесла:

— Это моё…

— Нет! — с возмущением в голосе выкрикнул мужчина, — это