Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова

на сцене театра, и перед закрытием крышки на кладбище. Посмотри и найди отличия. Если я права, то ты их увидишь. В Праге буду часа через три. Если то о чём я подумала, имеет место, вы получите рычаг давления на Уварово. Ну всё! Мы с ребятами тебя целуем…

Унылые гудки в трубке телефона Исайчева возвестили о взлёте самолёта и четырнадцатидневной отлучке Ольги и детей. Грустно, но придётся потерпеть…

Михаил набрал номер Васенко, сказал коротко:

— Роман мне нужна газета «Бабушкины пересуды» за тот день, когда хоронили Ельника. Поезжай в редакцию и затем в офис, я жду тебя там.

* * *

Машины детективов подъехали к офису одновременно. Васенко, выскочил из салона, энергично потряхивая над головой свёрнутыми в трубочку газетными листами.

— Слушай, Юрич, очень интересные фотки. Я глянул мельком: просто сценки из спектакля…

После обязательного кофепития Исайчев плотно уселся в рабочее кресло и, обхватив голову руками, принялся рассматривать фотографии репортажа. Васенко, склонился над его плечом, воткнул взгляд в один из снимков:

— Юрич, что это за тётя — лошадь постукивает Ельника ладошкой по щеке, как будто он не в гробу лежит, а на шёлковых подушках в её кровати. Что там написано под фото? Прочти, отсюда не вижу.

Исайчев недовольно отмахнулся:

— Роман не мешай. Креста на нём нет, вот что!

— Чёй-то нет?! Я нательный крест, даже когда моюсь не снимаю…

— На Ельнике нет. — Исайчев отодвинул газету в сторону, так чтобы Васенко было видно. — Смотри! Репортёр молодец всё снял в хронологическом порядке: Юля у гроба кладёт Ельнику на грудь крест, следующим к гробу подходит градоначальник — крест есть, директор театра — крест есть, Дикий — крест есть, Любовь Уварова падает на гроб, её уносят рабочие сцены — креста НЕТ! Она его украла прямо из гроба мужа!

— Может, он сполз куда-нибудь вбок, не предполагаешь?

Исайчев перевернул газетный лист:

— Смотри дальше. Прощание на кладбище. Юлька у гроба. Наклонилась. Что-то ищет… Здесь она уже выпрямилась и в гневе кричит, её за руки держат охранники Венгеровой. Что она кричит?

Исайчев вынул из бокового кармана брюк сотовый телефон, набрал номер, и включил громкую связь:

— Здравствуйте, Мила Михайловна, у меня вопрос.

— И вам не хворать. Что-то срочное? — приветствие Венгеровой прозвучало неровно, будто она запыхалась от бега.

— Спасибо. Вопрос таков: судя по репортажам с похорон Ельника вы были на прощании в театре и на кладбище тоже.

— Вы же видели, была.

— Но к гробу не подходили?

— Там желающих было достаточно…

— Вспомните, по какой причине ваши люди увели с кладбища Юлю — костюмера?

— Она устроила безобразную сцену, орала, слюни разбрасывала…

— Что она кричала? Поточнее…

— Отдай, сука! И сучила кулаками в сторону Уваровой.

— Что Уварова?

— Уварова — танк. Ей всё нипочём. Её броня непробиваема.

— Мила Михайловна, у вас осталась фотография креста, который вам показывал Ельник?

— Откуда знаете про крест?

— Ольга рассказала. Мы с ней одно дело делаем. Так, есть?

— Да.

— Передайте, пожалуйста, её нам. Сейчас к вам заедет мой компаньон.

— Вы помните об ультиматуме Уваровой. Что-то делаете? Осталось всего ничего.

— Спасибо, я помню. Осталось три дня. Мы стараемся.

Исайчев нажал на кнопку «отбой» и удовлетворённо потёр ладонь о ладонь.

— Копилка, молодец! Роман, кажется есть за что зацепить Уварову. Ты говорил о дальнем родственнике по линии бывшей жены, о ювелире. Он живой?

Васенко состроил недовольную гримасу:

— Он ничего для меня делать не будет. Дядя бывший родственник!

— А за хорошие деньги? Например, за пятьсот долларов он может сделать копию креста величиной со спичечный коробок?

Роман, услышав сумму, хмыкнул:

— Какой срок? За такую деньгу и я сделаю.

— Завтра к обеду…

Роман охнул:

— Размечтался!

— А подумать?

— Он ещё пятьсот попросит.

— Обещай по окончании работы. А теперь быстренько поезжай за фотографией. Я пока выясню всё про крест.

* * *

Любовь Петровна, сидела на стуле расслабленно опустив плечи, разбросав в разные стороны колени и тупо, без эмоций разглядывала содержание платяного шкафа. Она не придавала особого значения одежде, хотя покупала только фирменные и очень дорогие вещи. Люба не была модницей. В жизни Уварова ценила комфорт, удобства с излишествами, хорошую еду. В усадьбе Венгеровой она почувствовала себя кухаркиной дочерью в господском доме. У неё было достаточно средств, чтобы обеспечить не худшее, чем у Милы существование, но она не знала как. Сколько раз Любовь Петровна приглашала дизайнеров дорогих известных. Они приносили ей эскизы авторских работ, знакомили с уже выполненными проектами, но вглядываясь в них, понимала: она не сумеет существовать в этом изящном пространстве. В конечном счёте всё сводилось к итальянским обоям, чешской сантехнике и лакированной мебели в «стиле Людовиков». Поэтому, когда в её жилище появлялись другие люди, не из театрального мира, они считали, что супруги Ельник стащили в квартиру сценические декорации из шекспировских пьес. Оставаясь одна, Любовь Петровна варила картошку в мундире, подцепляла её ещё горячую на вилку, осторожно снимала кожуру и, запустив чайную ложку в банку с икрой чавычи[38], накладывала красные солнечные слезинки на парящую макушку картофелины, глотая слюни, откусывала, испытывая блаженство. Однажды, увидев, как Любаня ест, Ельник поморщился и изрёк: «Ты, Любка, когда жрёшь сразу видно кто ты есть. А есть ты огромное беспардонное свинство». Любовь Петровна стряхнула воспоминания, вздохнула, сглотнула набежавшую голодную слюну, поднялась и пошла на кухню, где стуком крышки о кастрюлю возвещала о готовности кипящая картошка в мундире.

Издалёка, от самой Набережной послышался звон главного колокола Свя́то-Тро́ицкого собора, за ним заголосили остальные. Актриса вздрогнула и просыпала с чайной ложки красные икринки себе на кофточку. Чертыхнувшись, в сердцах бросила обратно в кастрюлю надкусанную картофелину, туда же отправила ложку с остатками икры. Схватила обеими руками материал кофточки, подтянула его к губам, принялась всасывать разбросанные икринки. Прищурилась, рассматривая урон. Разглядеть не получилось. Свет был плох и Любовь Петровна подошла к окну. Большое рыжее пятно на дорогой кофте расстроило. На подоконнике сидел, чистил пёрышки пыльный голубь.

«Плохая примета, — подумала Уварова и постучала по стеклу костяшками пальцев. Тут же попыталась себя успокоить, — чё истерю? У меня теперь есть оберег, есть чем защититься. Правда, я украла его из гроба. Но это ничего… Сергуне он там не нужен. Всё одно не поможет… Слишком много грешил муженёк. А мне самый раз… Может с ним и отмолюсь, — Любовь Петровна наскоро перекрестилась и, взмахнув руками, вспомнила, — как бы мне с этими призраками код сундучка, где спаситель мой припрятан, не забыть! Надобно записать».

Уварова вынула из туалетной тумбочки тюбик с помадой и вывела на зеркале цифры «1100 — 229». Удовлетворённо подумала: «Хрен кто