Пропасть - Роберт Харрис

Мэннерс. Снаружи шел снег, а в доме было тепло, горели яркие огни. Шелковый шатер был настоящим архитектурным фокусом. С улицы он казался узким, но был в пять раз больше в длину, чем в ширину, и огромные гостиные тянулись одна за другой, пока не доходили до последней, с чудесным видом на Сент-Джеймсский парк.

Марго взяла на себя рассаживание гостей и задвинула премьер-министра в конец стола, подальше от Венеции. Невероятно красивый Руперт Брук, который постепенно становился новым Байроном, сидел рядом с Вайолет, и премьер-министр подумал, что они хорошо смотрятся вместе и из них получилась бы неплохая пара. Сам он занял место между Клемми и Сильвией и с ревностью наблюдал сквозь подсвечники и вазы с цветами, как Венеция, в купленном Ассирийцем платье, весело болтала с ним, время от времени касаясь его руки. Премьер-министр только что сделал Монтегю тайным советником и намеревался к концу месяца ввести его в кабинет министров. На мгновение он задумался, не вырыл ли сам себе яму, но тут же отмахнулся от этой мысли: Ассириец был слишком уродлив и неуравновешен – жалкий, но преданный и умный молодой человек.

– Знаешь, ты оказываешь на нее слишком большое влияние, – сказала Сильвия, проследив за его взглядом, – как хорошее, так и плохое.

– Я? Никакого влияния я на нее не оказываю. Совсем наоборот.

На следующий день на заседании военного совета в первый раз обсуждался план Уинстона атаковать Дарданеллы. Как только премьер-министр освободился, он заехал за Венецией на Мэнсфилд-стрит, чтобы отвезти в больницу, настояв хотя бы на этом. Она вышла с большим чемоданом, и Хорвуд положил его в багажник.

Никогда еще премьер-министр не любил ее так сильно, как сейчас, когда они в плотном потоке машин направлялись в Ист-Энд. Венеция явно волновалась, но старалась не показывать этого, и он думал о том, какая она смелая, какой силой духа нужно обладать, чтобы отказаться от комфортной жизни в семье и своем кругу и отправиться бог знает куда. Он гордился ею и стыдился собственного эгоизма, в чем и признался ей. Вместо ответа она опустила жалюзи, прячась от пасмурного зимнего дня.

А когда полчаса спустя подняла их, открывая удручающий вид на утонувшую в вечерних сумерках Уайтчепел-роуд, где машины разбрызгивали по сторонам грязный, подтаявший снег, на тусклый свет в убогих лавках и жилищах, на измученных и оборванных прохожих, что спешили домой, опустив голову, прежняя тревога вернулась к ней. Она расправила юбку и попросила, чтобы он велел Хорвуду остановиться.

– Но мы же еще не доехали до больницы.

– Не хочу, чтобы видели, как я приехала в роскошной машине.

– Ох, я рассчитывал отнести чемодан в твою комнату и посмотреть, куда тебя поселили. Хочу, чтобы у меня было представление о ней.

Она рассмеялась:

– Это общежитие для медицинских сестер, а не отель. А если тебя узнают? Хорошенькое будет у меня начало – приехать в первый же день с премьер-министром. Пожалуйста, высади меня здесь.

Он подал сигнал Хорвуду. Венеция вышла из машины, наклонилась к окну водителя и попросила достать из багажника чемодан. Премьер-министр выбрался следом и встал посреди тротуара. Вдоль улицы свистел ветер, задувающий со стороны Майл-Энд-роуд.

– Ну вот и все, – получив свой чемодан, сказала она. – Пожелай мне удачи.

– Всю удачу на свете, милая. И мою любовь. – Он протянул ей маленький сверток, который берег целую неделю. – Это тебе.

– Спасибо, – улыбнулась она.

Венеция не захотела целовать его на людях даже в щеку. Она подняла чемодан, подождала на тротуаре, когда появится просвет между машинами, и перешла через дорогу. Он почувствовал, что их маленький интимный мирок лопнул, как мыльный пузырь.

– Ты не мог бы незаметно проехать за ней на благоразумном расстоянии? – попросил он Хорвуда. – Хочу убедиться, что с ней ничего не случится.

Они проползли сотню ярдов следом за тоненькой фигуркой на другой стороне улицы. Она слегка наклонилась вправо под тяжестью чемодана. Перед входом в больницу Венеция опустила его на землю, чтобы передохнуть. Потом расправила плечи, снова подняла его и быстро пошла вверх по ступенькам. Мысленно премьер-министр услышал, как лязгнула, закрываясь, тюремная дверь.

Незадолго до шести он вернулся на Даунинг-стрит, где его поджидал суровый майор, ныне уже полковник Хэнки, секретарь Комитета обороны империи. Во время рождественских праздников немцы совершили первый воздушный налет на британскую землю, отправив цеппелины бомбить Дувр и устье Темзы. Потерь не было, большого ущерба налет также не нанес, но они, несомненно, еще вернутся, и Хэнки сообщил, что Джеки Фишер, новый первый морской лорд, предлагает в отместку расстрелять всех германских пленных.

– Он же это не всерьез? Немцы в ответ расстреляют наших пленных.

– Именно это и сказал ему Уинстон. А теперь Фишер подал заявление об отставке.

– Я бы с радостью его принял, но он же в своем роде популярная фигура, как и Китченер.

– Уинстон пытается переубедить его. Кстати, премьер-министр, думаю, нужно провести заседание военного совета и обсудить предложение Уинстона об атаке Дарданелл с моря.

– Вы его поддерживаете?

– Да, сэр. И лорд Китченер начинает склоняться к тому же.

– Значит, это не просто очередная безрассудная идея Уинстона? Хорошо. Назначьте заседание на следующую неделю.

После ухода Хэнки премьер-министр поднялся наверх. В доме было пусто. Марго с Вайолет и Энтони уехали на неделю в замок Уолмер в Кенте, предоставленный их семье лордом Бошаном в качестве загородный резиденции. Ок вернулся в лагерь дивизии морской пехоты в Блэндфорде. Внезапно премьер-министр ощутил острое одиночество. Его преследовали мысли о Венеции, также одиноко сидевшей в своей комнате в этой ужасной больнице. Он снова надел пальто, вышел в морозную ночь и направился в «Атенеум», где заказал бренди с содовой, закурил сигару и взял лист клубной бумаги для записей.

Милая, хотя не прошло и 2 часов, как мы простились, я должен послать тебе короткое письмо, чтобы ты прочитала его утром…

Глава 24

В считаные минуты мир Венеции сжался от двух роскошных поместий и лондонского особняка до шкафчика и почтовой ячейки на первом этаже общежития для медсестер и маленькой комнаты в конце коридора четырьмя лестничными пролетами выше. Ей достались узкая кровать, деревянный стол с шатким стулом, шифоньер с парой металлических вешалок-плечиков, которые позвякивали каждый раз, когда она открывала или закрывала дверцу, таз, кувшин и ночной горшок. Это было так тоскливо, что даже почти забавно.

– Не беспокойтесь, Беатрис, – сказала молодая санитарка, тоже стажерка, когда показывала ей комнату. – Скоро вы начнете так уставать, что перестанете это замечать.