Мнимая власть безумия - Марина Владимировна Болдова

– Если письмо было написано в период правления Хрущева, то есть с пятьдесят третьего по шестьдесят четвертый, то тебя тогда еще на свете не было. Реабилитация Вальтеров состоялась в шестьдесят седьмом, ты только родилась. Откуда тебе знать о тех событиях? Свекровь с тобой часто откровенничала?

– Эту тему затронула только раз…

– Вот видишь! Интересно другое, знают ли потомки Георгия, кто он такой? Где родился? Ты заметила, он о себе не сообщил вообще ничего. Где он живет?

– Наверняка в Германии. Он же немец!

– Согласен. И еще одно… если Вальтеры рассказали сыну, где зарыты фамильные ценности, а, возможно, он и сам присутствовал при этом… то рассказал ли Георгий об этом своим детям? Если они у него есть, конечно.

– Судя по тому, что никто за эти годы не пытался перекопать дачу Елены, Георгий промолчал. Скорее всего, посчитал, что клад откопала Амалия. Леня, наверное, и эту тему нужно похоронить. Куда бы мы ни двинулись, упираемся в тупик, – махнула рукой Кира Владимировна. – Но по крайней мере, мы теперь знаем, что Георгий остался жив, а не погиб. Ты лучше скажи, что в тетрадках?

– Какие-то расчеты, чертежи и формулы. Даты стоят с тридцать пятого года, последняя запись февраль тридцать девятого.

– Понятно. Наверное, рабочий дневник отца Амалии, он был инженером на каком-то оборонном заводе. Оставшиеся письма прочел?

– Три письма Амалии от подруги Олимпиады Заболотской из разных городов. Пишет о гастролях, ничего для нас интересного.

– Я помню ее, кстати, жила в квартире напротив нашей. Одинокая актриса драматического театра. Полинка у нее много времени проводила, помогала по хозяйству. Ада скончалась много позже Амалии. Так-то им нужды переписываться не было, каждый день встречались. А с гастролей подруга моей свекрови писала часто. Ну что, на этом закончим? Какие у нас планы на вечер?

– Ты бы не хотела посетить кинотеатр, моя дорогая? Я уже и не помню, когда мы что-то смотрели на широком экране! – с улыбкой предложил Леонид.

– Почему бы нет? – согласилась Кира Владимировна и подумала, что муж нашел великолепный способ забыть о собственных проблемах – погрузиться хотя бы на время в жизнь экранных героев.

Глава 25

– Когда я узнал, что Филипп с Полиной двадцать шестого будут в Москве, я сразу понял зачем – чтобы официально оформить дарение полотна голландца Соланж, – продолжил Арман. – Филипп, когда проигрался, проболтался мне, что картину уже вывез в Россию и отдал на хранение, как он выразился, надежному человеку. С Полиной он был в стадии развода, я решил, что ей он вряд ли доверился бы. А кому тогда? Только любовнице. Я уже почти неделю мотался по вашим городам, пристраивая лучшие экземпляры марок, но это была мелочь, которая не спасла бы поместье. Первого сентября оно должно будет уйти с торгов за кредиты и ссуды, которые матушка набрала в разных банках. Все договоренности об отсрочках уже аннулированы, осталось либо за три дня найти двадцать пять тысяч евро, либо распрощаться с наследием предков. Я набрал номер Лилии, та легко согласилась встретиться. Через полчаса я уже был в лобби-баре. Я ее даже не узнал сначала! После блестящих, как елочная мишура, нарядов она облачилась в серое платье горничной, нацепила рыжий парик и была совершенно без макияжа. Я подумал тогда, что вот это, наверное, ее истинное обличье – работница отеля. Это объяснило бы тот факт, что любовники всегда встречались здесь. Очень удобно, не правда ли?

– Вы сразу спросили о картине? – не ответил Саша.

– Сразу. Долго сидеть на виду у всех, беседуя с горничной, я не хотел. На нас и так с любопытством поглядывал бармен. Но Лилию, кстати, это совершенно не смущало! Я напрямую спросил, где картина, которую передал ей Филипп. И она, как мне тогда показалось, искренне заявила, что не понимает, о чем я спрашиваю. На ее вопрос, ценная ли вещь, я не ответил. Разочарованный бесполезностью встречи, я просто встал и ушел. Почему поверил? Потому что вдруг подумал, что Филипп, слава богу, не настолько сошел с ума, чтобы доверить такое сокровище какой-то бабе, по сути – проститутке. Я вновь вернулся к мысли, что Филипп уже отдал картину Соланж. Пусть и на хранение, ничего не объясняя. Я тотчас заказал билет в родной город Полины, чтобы успеть поговорить с Солой до того, как в Россию прилетит ее отец. Поймите, месье Казаринов, я был в отчаянии, даже в панике, меня постоянно торопила мать, а ее, в свою очередь, дергали кредиторы.

– А нельзя было откровенно поговорить с братом? Неужели он бы не согласился помочь?

– У него таких денег не было! Только продажа этого полотна могла спасти положение. Он все наследство отца уже спустил на эту русскую шлюху!

– Не нужно резких выражений, месье Лафар, – остановил его Казаринов.

– Простите. Филипп сел играть, заложив коллекцию Бонье. Но без шедевра голландца! Он не мог не знать ее истинной ценности. И у него хватило ума, к моему сожалению, не ставить полотно на кон. Я рассчитывал, что он проиграет и его. С шулером была договоренность, что тот получает все, но отдает мне Ван дер Верффа. «Суд Париса», вы понимаете, что это за картина?! Она считается пропавшей без вести с сорок пятого года. Пропала во время бомбежки американцами Дрезденской галереи. И вдруг дядюшка Бонье находит ее на чердаке родительского поместья в ящике с тряпьем! Не понадобись ему ветошь вытирать руки от краски, так бы и валялся мировой шедевр там по сей день. Дядя тогда готовился к поступлению в Высшую национальную школу изящных искусств в Париже, он, конечно, знал о том, как много ценных полотен пропало при бомбежке Дрездена. Но как потом рассказывал, даже он не сразу понял, что нашел сокровище. Еще был жив его отец, он и признался, как ему досталась эта картина.

– И как же?

– В сорок шестом дед с беременной женой ехали на поезде из Германии во Францию. Попутчиков было двое, женщина сошла с поезда где-то в пути. А пожилому мужчине ночью стало плохо с сердцем. Пока жена ходила за проводником, дед открыл его саквояж, чтобы найти лекарства. Вытряхнул содержимое на свою постель, но ничего не нашел. Проводник сообщила, что скоро будет станция. На остановке вызвали карету «скорой помощи» или доктора, неважно. В суете дед покидал