Охота на крокодила - Эдуард Юрьевич Власов

– В том-то все и дело. У нормальных русских мужиков фамилии от мужских имен идут.

– Я в курсе, Ганин.

– Вот. Тот же Гаврилов – от Гаврилы.

– Или Ганин, – ехидно подсказал я.

– А мои предки все всегда были Танины. Лет пятьсот, не меньше.

– Чего? – не понял я.

– Танины, говорю, наша историческая фамилия, – повторил сенсей, в истинной фамилии которого я теперь потерял всякую уверенность.

– От имени Таня?

– Ну!.. Мне-то, если честно, все это по одному большому барабану, но вот деду моему, папашиному батяньке то есть, было не все равно.

– Что, феминисток он, что ли, не любил?

– Нет, женщин он любил и уважал. И они ему тем же отвечали. Он Ленина не любил.

– Ленина?..

– Ага, Владимира Ильича.

– И какая связь между твоей истинной фамилией и вождем вашей мировой пролетарской братвы?

– Оказалось, прямая, Такуя. Дедулю моего – а он, на минутку, всю свою сознательную жизнь мост разводил на Москве-реке в Коломне…

– Что делал?

– Мост разводил понтонный, а потом опять сводил, когда караваны проходили по Москве-реке к Оке, а дальше – к Волге.

– Ну и?

– Не любил он Ленина и искренне считал, что он, Ленин в смысле, всю Россию в грязь втоптал, потому что у него фамилия от женского имени, а не от мужского. Дед мой свято уверен был, что если у мужика, условно говоря, женская фамилия, одно из колен оказалось Лениным или Таниным, а не, скажем, Петровым или Сидоровым, то значит, предками его бабы верховодили.

– Философ, я гляжу, он у тебя был…

– А ты по десять раз на дню лебедку электрическую повключай и повыключай – тебя тоже на философию потянет… В общем, как он в перерывах между проходами пароходов с баржами эту теорию родил, фамилия его ему обузой стала. Не захотел он больше Таниным быть. Паспорт якобы потерял, а я так подозреваю, выбросил в ту же Москву-реку, благо до нее рукой подать, а перед тем как в полицию идти новый выправлять, в свидетельстве о рождении взял и у заглавного «Т» слева половину верхней горизонтальной палочки опасной бритвой подтер. Слава богу, это еще до сталинских репрессий было, да и не в столице. В общем, прошел этот его фокус каким-то образом. Так и пошли мы с тех пор – Ганины, которые не от Гаврилы-воина, а от Тани.

– Значит, в роду твоем была когда-то могучая Таня, с которой все и началось?

– Именно так. Основой основ у нас Татьяна была – соль земли, сахар небесный. Я же все-таки МГУ окончил…

– Понятно… Но я, Ганин-Танин, не забыл, почему про национальность твою вспомнил.

Неуклюжее карабканье Ганина-Танина по своей генеалогической сосенке на меня особого впечатления не произвело. Я решил смахнуть с ушей его историческую лапшу и, раз уж он напомнил мне о Сталине, продолжить гнуть свою генеральную линию.

– Вопрос к тебе имею практический.

– Валяй.

Ганин отодвинул пустую кофейную чашку и сосредоточился в ожидании моего вопроса.

– Вот, предположим, ты, Ганин, русский, и тебе надо в Японию «крокодила» нелегально доставить…

Я остановился на секунду в ожидании повторения негативной реакции, но ее на этот раз не последовало.

– Крокодила?.. – задумался он.

– Крокодила, – подтвердил я. – Как ты это будешь делать?

– Как «предположим-типа-русский»? – хитро прищурился сенсей.

– Как «предположим-русский», без «типа».

Ганин ответил после секундной паузы:

– Крокодила в Японию, Такуя, надо перевозить в яйце!

– Ты мне поэтому про деда своего, татьяноненавистника, тут заливал? Это его хохма какая-нибудь «а-ля коломенский мачо» про яйца?

– Я серьезно, – не моргнув глазом, заявил он. – Ты спросил, в чем крокодила в Японию перевозить, – я ответил.

– В яйце? – переспросил я.

– В яйце.

– Поясни, – потребовал я.

– Живого крокодила, Такуя, пускай даже двухнедельного детеныша, провозить проблематично. Таможня твоя японская неглупа, найдет обязательно. А таможенники не найдут – собаки унюхают. Кроме того, не дай бог помрет детеныш в дороге, если, скажем, его морем везти. Он же существо хрупкое. Антисанитарии потом не оберешься. Поэтому только в яйце! Берешь в Африке там, или во Флориде, крокодилье яйцо, пакуешь его понадежнее, спокойно привозишь в Японию. Собаки таможенные сквозь скорлупу ничего не пронюхают. Организуешь ему на месте инкубатор в старом аквариуме под настольной лампой – и привет! Через месячишко родится детеныш. Дома эту мерзость держать не каждому по душе, но загнать в Токио или Осаке любителю острых ощущений и челюстей можно, причем за сумасшедшие деньги.

– В яйце… – протянул я. – Здорово ты это придумал, Ганин. Надо будет отарским ребятам из карантинной службы рассказать об этом. Но я тебя про другого крокодила спрашивал.

– Понимаю, – широко улыбнулся хитрый сенсей. – Ты же не зря мне про него рассказал.

– И?

Ганин серьезно посмотрел на меня своими бездонными серыми глазами.

– Понимаешь, Такуя, судно – не мешок, оно большое, и спрятать на нем и шило, и «крокодило» – как два пальца натуральным способом от ожога спасти. Ну, самостоятельно то есть.

– А если таможня наша напряжется, собак всех своих на пароход затащит?

– Значит, надо прятать там, куда японский таможенник смотреть не будет. Или где собака не унюхает.

– Я к тому и клоню…

– К урнам ветеранским клонишь?

– Прах – дело святое, Ганин. Для нас, японцев, по крайней мере. Таможня и пограничники под козырек возьмут и мимо пройдут. Да и дедушки твои у них подозрения особого не вызовут. Ведь они японцы и свой японский долг перед своими соратниками исполняют. Вот если судно грузовое и на нем японцев нет, а одни только русские или корейцы, то таможня будет его шмонать нещадно. А тут все-таки свои ветераны…

– Логично. А что, ты говоришь, Като везет? – спросил Ганин.

– Да вот, жбан свой вчерашний.

– Демид туда земли с коноплей напихал, я видел.

– Я тоже, – сказал я. – Но конопля не «крокодил». Я же тебе сказал, что вчера в «Слоновой кости» они договорились о пробной поставке чего-то. Зачем им везти в Японию коноплю на пробу, когда у нас марихуана – самый ходовой наркотик после экстази?

– Ты уверен, Такуя, что речь о «крокодиле» идет?

– Нет, конечно, слово «крокодил» никто из них вслух не произнес, а «триметилфентанил» вообще вряд ли кто из них выговорит, тем более после моря водки. Но слишком уж все изящно сходится, Ганин. Слишком все красиво ложится.

– Ну, к урнам доступа у меня нет, – признался Ганин. – Они у Като в номере. Он же здесь в трехкомнатном люксе вместе со своим, как ты говоришь, жбаном.

– Да нам с тобой необязательно в них ковыряться, Ганин. К Отару подойдем – я сообщу кому надо. С поличным на судне и возьмут.

– А убийство твоего морячка здесь с какого бока?

– Мне ночью сегодня не до морячка было. Но Шепелев вполне мог быть в курсе грядущей поставки, и за это перевозчик его и зарезал. А…

Договорить мне не дал знакомый голос майора Ковалева, раздавшийся слева:

– Вот вы где, товарищ майор!

Я привстал навстречу своему новому партнеру и даже хотел расплыться в улыбке, как вдруг увидел, что в гостиничную столовую майор заявился не один. Его спутником был невысокий моложавый мужчина в длинной осенней куртке, из-под которой виднелась темно-коричневая кофта с модным разрезом на шее. Он шагнул следом за Ковалевым к нашему столику и внимательно осмотрел Ганина.

– Выспались? – поинтересовался Ковалев делано будничным тоном, давая понять, что разговор предстоит серьезный.

– Да, вполне, – кивнул я, вставать передумав.

– Разговор есть.

Ковалев слегка повернул голову влево, в сторону стоящего за его плечом мужчины.

– Садитесь, – указал я на два стула напротив и глазами попросил Ганина пересесть на мою сторону.

– Нам бы с глазу на глаз… – протянул Ковалев, оставаясь стоять и глядя на пересаживающегося сенсея.

– Господин Ковалев, это мой друг Ганин-сенсей, – кивнул я в сторону севшего по мою левую руку строптивого потомка коломенского понтонного магната. – У меня от него секретов нет.

– Будут, – ядовито заметил ковалевский спутник.

– С кем имею честь? – поднял я на него глаза.

– Носенко Виталий Игоревич, – ответил за него Ковалев. – Тоже майор, но уже другой конторы.

– ФСБ? – предположил я, глядя на Носенко.

Он продолжил играть в столь популярную среди моих и ковалевских подопечных молчанку, и отвечать за него опять стал майор:

– Нет, управление по борьбе с наркотиками.

– Понятно, – кивнул я. – Но без Ганина-сенсея мне с вами говорить будет трудно – все-таки я не русский, а он японский знает в совершенстве, в случае чего переведет, если потребуется.

Носенко огляделся по сторонам, оценил диспозицию, осознал, что ближайшая пара посторонних ушей, если не считать выгороженного мною Ганина, находится в трех столиках от нас,