Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

Да и самый главный нюанс.

Диме — как журналисту, как читателю и просто как человеку — совсем не хотелось, чтобы мстителя поймали.

Месяц назад

Прося и Ян

В постели они оказались три месяца спустя, и близости ничто не предвещало.

В конце сентября у Яна закончился круизный сезон. Хотя чаевые он старательно пропивал, на то, чтобы немного развеяться, деньги оставались. Короткий отпуск перед началом новой пахоты — работы в санатории — решил провести в Москве. Прежде в подобных поездках ограничивался единственным, для галочки, посещением консерватории, а остальные дни убивал в задушевных беседах (читай попойках) с давним приятелем из столицы.

Но в этот раз решил: ему обязательно надо увидеть Прасковью. Зачем — толком самому себе объяснить не мог. Добиваться недотроги он не планировал. Самолюбие если только потешить, принимая ее восторженное поклонение. Ну и любопытно было, какими ее изумрудные глаза в Москве покажутся.

Памятуя, что живет на Большой Никитской и мужа своего, благодетеля, боится как огня, в консерваторию приглашать не стал. Приобрел два билета на органный концерт Баха в англиканский собор. Позвонил, сказал безапелляционно:

— Если ты завтра вечером в своем приюте, то отменяй.

Растерялась:

— Н-нет, я дома.

— Значит, скажи, что в богадельню собачью вызывают. Жду тебя у Пушкина в восемнадцать ноль-ноль.

Не сомневался — поклонница придет принаряженной, в парикмахерскую заглянет. Нет — явилась очень по-московски. Брючки, мокасины, свитерок бесформенный, волосы в хвостике, макияжа нет. Но хотя бы изумруды в глазах на месте, мерцают с удивлением:

— Ян! Ты… вы, что ли, из-за меня в Москву приехали?

— Друга я приехал проведать. И тебя повидать.

Потупилась:

— Ян, спасибо, конечно… Но давайте сразу. Я долго думала и решила: не надо нам больше встречаться. Даже ради того, чтоб просто о музыке поговорить.

— Почему?

— Знаешь, у нас в приюте случай был. Привезли пса из частного дома. Со щенячьего возраста на цепи сидел. Вообще никогда не отвязывали. Дикий, злобный. Мы его, конечно, взялись реабилитировать. Там целая система: ведь и дотронуться до себя не дает, и гулять отказывается, и играть совсем не умеет. Месяца три мучились, смогли в итоге социализировать. Потом отдали — вроде бы в хорошие руки. Только обещал новый хозяин одно, а сделал совсем другое — снова на цепь посадил. Мы проверяем, конечно, в каких условиях наши подопечные содержатся, но в тот раз долго ни у кого не получалось выбраться, посмотреть. Через месяц только поехали. А собака — при смерти. Не ест, не пьет. Забрали, повезли к ветеринару, капельницы, обследования — но все равно умерла. Вскрытие сделали — никаких болезней. Просто от истощения. Причем голодом ее не морили. Сама отказывалась. Не смогла снова на цепь, когда попробовала свободы.

Взглянул внимательно в печальные глаза-изумруды. Спросил:

— Слушай, а муженек тебя не обижает, случайно?

— Нет-нет, что ты, — замотала головой. — Это я образно. Он интеллигентный человек. У нас все хорошо. Только скучно.

— Ой ли?

— Ладно, не хорошо. Обычно. Но пока день за днем — меня все устраивает. А едва тебя увижу — сразу убежать хочется на край света.

— Со мной?

Твердо ответила:

— Ян, перестань. Я уже объясняла тебе. Ты для меня — талантливый человек. Да, твоя музыка помогла мне понять: живу я не так, как могла бы. Но менять что-то поздно. Я не могу подвести мужа. Человека, который в меня поверил.

— Прасковья, — сказал строго, — а ты не пробовала жить сегодняшним днем? Просто выкинуть на один вечер из головы своего супруга — и сходить со мной на концерт? Устал я повторять: ты — современная женщина. И я тебя не в нумера приглашаю, а в англиканский собор.

— Схожу, — ответила серьезно. — Хотя мне и не нужна другая музыка, кроме твоей.

Ян собрался было доказывать, что гениальнее Баха нет никого, а органист Валерия Пименова — виртуоз, лауреат многих международных конкурсов, но решил: поговорят после концерта.

И он сам наслаждался — тем более что не навязшая в зубах Токката ре-минор, а достаточно редко исполняемые «Ноймастерские хоралы». Сидел рядом на неудобном церковном стульчике, поглядывал на лицо Прасковьи. Но глаза-изумруды в тусклом свете храма ни разу не вспыхнули.

— Тебе не нравится Бах? — уточнил, когда концерт кончился.

— Нет… — Поморщилась. — Он меня подавляет. Особенно когда на орга́не. — И поспешно добавила: — Но с тобой я готова куда угодно!

— Говорила ведь: не хочешь видеться больше.

— Ох, сама я не знаю, что говорю.

«Врет, конечно, врет, — подумал Ян. — Не только песенки мои — я сам тоже ей нравлюсь».

Но форсировать события не стал.

Ноябрьская Москва выдала на удивление прелестный, теплый денек. Воробьи решили, бабье лето вернулось, чирикали радостно. Они прогулялись по центру. Когда проходили по Спиридоновке, Прасковья показала на монументальный дом, заметила мимолетно:

— Тут у мужа еще одна квартира. Сдает.

— Ты вроде говорила, скромный интеллигент.

— Ну он сам — да. А родители какие-то партийные деятели были, еще при советской власти. В девяностые годы, когда все непонятно стало, сумели подсуетиться, второе жилье от города получили, приватизировали. Братьев-сестер не было, он все унаследовал.

— Не хочу считать чужие доходы, но две квартиры — на Большой Никитской и Спиридоновке — это целое состояние.

— У него еще дядя на Майами был. Миллионер. Умер месяц назад и все любимому племяннику завещал.

— Прасковья, прости, конечно. Но почему у тебя тогда сережки с бирюзой?

— Я других не прошу, — пожала плечами. — А муж не предлагает. Мне, в принципе, правда все равно.

— М-да, удивительная ты женщина. На цепи-то многие живут — но и плату за это берут соответствующую.

— Какая есть, — улыбнулась без печали. И робко добавила: — А тебя я кое о чем все-таки попрошу. Я у нас в переулках кафе видела. С роялем. И на нем все посетители играют, кто хочет. Может, зайдем туда?

После летней вахты на корабле Ян чувствовал к инструменту непреодолимое отвращение. Но глазам-изумрудам отказать не смог. И хотя начинал неохотно, вяло, постепенно разошелся — даже искушенная московская публика приглушила разговоры, перестала звенеть стаканами. Прасковья сидела за своим столиком гордая и счастливая. А когда он, сорвав немалые аплодисменты, вернулся к ней, гордо сказала:

— Ну и разве сравнишься ты с Бахом? Ему в соборе куда меньше хлопали.

…В следующий раз увиделись в начале декабря.

Она позвонила сама. Голос — на фоне автомобильных гудков, уличного шума:

— Ян, прости, что беспокою. Можешь меня встретить?

— Где? — опешил.

— Здесь, у вас. В Абрикосовке.