В клешнях черного краба - Эдуард Юрьевич Власов

Какое чувство? – вскинулся строгий инспектор.

– Общепит – наш, японский. А чувство – ваше, российское, безответное. Безответная любовь опаснее весеннего хоккайдского медведя.

Тут в разговор вновь встрял наш сероглазый триумфатор:

– Да нет же, Такуя! Никто ничего не путал, тарелки были расставлены правильно!

– То есть тарелка с отравленной рыбой все-таки стояла перед вами, Виталий Борисович?

– В том-то все и дело, что не «перед»! – воскликнул Ганин.

– А где же? Сзади, что ли?

– Не перед Виталием Борисовичем, а сбоку. По правую руку, как и полагается подавать такие закуски.

– Так. И?..

– Вам известно, Минамото-сан, что Грабов – левша? – Это Нарита отвернулся наконец от окна. – Вернее, был левша.

– Левшой, творительный падеж, – автоматически поправил его педантичный Ганин. – Понимаешь, Такуя, видимо, выпивший Грабов уже плохо ориентировался в пространстве, так что машинально запустил свои палочки в тарелку Виталия Борисовича.

– То есть вы, Виталий Борисович, ночью фугу не ели?

– Она мне просто не досталась. Я собирался ее отведать – не каждый день такая возможность представляется, – но Грабов меня опередил. К счастью.

– Не упустите вы возможность пнуть капитана, даже покойного. Не по-христиански это.

– Я не собираюсь возвращаться к вопросу о моем отношении к Грабову. Мы с вами его уже обсуждали.

– Обсудили, совершенный вид, тема закрыта, – опять не удержался аккуратист Ганин.

– Обсудили, – согласился Игнатьев.

– Хорошо. Мы постараемся найти эти ваши фото. Хотя, если на них действительно запечатлено то, о чем вы говорите, ребята Грабова и Мацумото имели целый день, чтобы от них избавиться. Вы же сразу не соизволили мне обо всем этом рассказать.

– Я долго не мог это для себя сформулировать.

– Слишком долго.

– Слишком долго, верно. Это вот Нарита-сан мне помог. Меня что-то подспудно глодало, а Нарита-сан соединил вместе и фотки, и тарелку справа, и покойника-левшу.

– Да, Нарита-сан молодец. А что по поводу ключа?

– Ключ я обнаружил в кармане пиджака. До начала банкета у меня его не было, а потом в ходе вечера он появился.

– Как это «появился»?

– Я так думаю, что мне его подбросили.

– И вы ничего не почувствовали?

– Где-то в районе девяти я снял пиджак и повесил его на спинку стула. Так что что-либо почувствовать мог только стул.

– Почему вы считаете, что это замена пресловутому бумажнику?

– Как «почему»? Чем машина не взятка?

– То есть сначала вам дарят таким вот своеобразным способом машину (кстати, документы на нее к вам в номер, случайно, не подкинули?), а потом, фактически тут же, пытаются отравить. Так?

– Я думаю, Такуя, – сказал Ганин, – здесь не все так просто. Если Виталия Борисовича действительно хотели убить, то ключ от машины в его кармане, то есть в кармане покойника, его врагам бы не помешал.

– Красивая версия, Ганин. Труп якобы неподкупного рыбного инспектора, а при нем ключи от не самой простой «тачки». Красиво…

– Ты в это не веришь?

– Не знаю, не знаю. Все это нужно проверять.

Ситуация срочно требовала поднять зад и отправиться на поиски заявленных фотографий, но суетиться – не в моих правилах. Я постарался как можно спокойнее встать и как можно размереннее произнести:

– Я попробую проверить все, что вы мне сейчас рассказали, Виталий Борисович. Но для того чтобы у меня не возникло недоверия к вам, прошу вас гостиницу пока не покидать.

– Да я вечерами никуда и не хожу.

– Прекрасно. И вы тоже, Нарита-сан, пожалуйста, оставайтесь здесь. Хорошо?

– Хорошо. Останусь.

Я вышел в коридор и подождал Ганина. Он вышел практически следом, но все-таки не сразу, а после секундной паузы, из чего я сделал вывод, что Игнатьев ему нравится, что он на его стороне и что перед уходом он что-то ободряющее ему сказал или показал – жестом например. Русские любят, например, всем оттопыренный большой палец показывать, когда у них все хорошо.

– Так, Такуя, а теперь еще!

– Что еще? Ты, Ганин, мне сейчас не мешай! Фотографии – вопрос серьезный, и где их искать, надо думать и думать.

– Искать ничего не надо! Я их уже нашел давно!

– Как это «нашел»?

– А так это!

Тут только я заметил, что Ганин тащит меня в свой номер.

– Ну рассуди сам. Фотографировать ведь могли только люди, непричастные к покушению ни на Игнатьева, ни на Грабова, так?

– Почему обязательно непричастные?

Ганин потянул дверь на себя и толкнул меня внутрь.

– Да потому что причастные не стали бы сами создавать улики в помощь следствию, то есть тебе, бедолаге!

– Ну?

– Баранки гну! Раз фотографировал человек непричастный, значит, бояться ему нечего. Так?

– Наверное…

– А раз бояться ему нечего, то что сделает такой человек в такой ситуации?

– Что он сделает?

– Утром пойдет и сдаст пленку в ателье.

– Зачем?

– На проявку и печать.

– Хм… И ты…

– И я после разговора с Игнатьевым сел в свой «Опель» (неплохая машина, кстати, неплохая!) и поехал в район этого твоего «Крабова мира». Во втором же ателье «Фудзи Колор» выяснилось, что утром приходила русская девушка с чудным именем «Оря» и принесла три катушки пленки. Судя по всему, это одна из русских официанток из того же «Крабова мира».

– Да, есть там какая-то Ольга.

– Ну вот! Я же говорю – Оря! Ее знают там, она часто фотки у них печатает.

– Как же тебе это все рассказали?

– Как-как… Я прикинулся шлангом, про погоду с пареньком там беседу завел. Слово за слово, вы, мол, тоже русский, да? Какая радость! А у нас вот тут русские клиенты… Ну и так далее.

– Так где пленка-то?

– Как где? Там, в «Фудзи». Не мог же я у парня ее изъять.

– Что ж ты сплоховал-то? – не преминул съязвить я.

– Да ордер на обыск в Саппоро забыл, – отреагировал не допускающий вложения чужих пальцев в свой рот ироничный Ганин.

– Ну, едем тогда! Где твой «Опель»?

– «Опель» внизу. Только подожди, я же тебе все про свою утреннюю рыбалку рассказать не могу!

– Да что тебе эта рыбалка?

– А то! Слушай давай! Сидел я под волнорезом, ждал у моря если не рыбы, то хоть погоды приличной. И тут вдруг – тук! Мне на башку падает что-то!

– Яблоко, что ли? Ньютон ты наш…

– Сам ты яблоко! Вот, гляди!

И Ганин протянул мне полупрозрачную пластиковую коробочку из-под кассеты с фотопленкой. Внутри коробочки что-то белело. Я поддел ногтем ребристую крышечку и достал из коробочки маленький целлофановый пакетик на «зип-локовской» застежке. На стенках пакетика виднелась белая пыльца медикаментозного вида.

– Попробовать не хочешь свое яблочко? – ехидно пропищал Ганин.

Глава 7

Как только мы сели в ганинский «Опель», у меня в кармане закурлыкала