Искатель, 1999 №2 - Станислав Васильевич Родионов

хорошая присказка… Бог дал денежку, а черт — дырочку: и течет божья денежка в чертову дырочку. Само собой, рассказал все жене про белую лошадь.

— И как она?

— Что, говорит, Николай сделано, то сделано. Начали мы вместе кумекать, как распорядиться капиталом…

Серьезные юристы антропологическую теорию преступности, то есть врожденную, не признают. А не объясняет ли она, почему при равных социальных условиях один совершает преступление, а другой — нет? Значит, дело в самом человеке? Сидящему передо мной Варустину грозило наказание до шести месяцев лишения свободы. Пустяк, меньше не бывает. При такой статье Уголовного кодекса да таком наказании — какой он преступник? Но я уже зачислил его в преступники опасные, потому что все дело в тенденции. Склонность к криминалу. Деньги присвоил, лошадь убил, кофту украл… Разве мало?

Варустин провел пальцами по губам и затем этими же пальцами коснулся волос — неприятная привычка. Слюнявил волосы. Ради двух вихорков на висках?

Я глянул на часы и ахнул. Полагал, что проверка станет формальной, я вызвал его на шесть, а сейчас уже восемь. И вопросы еще остались. Но следующий день тоже был расписан.

— Варустин, завтра к пяти.

Он замялся. Видимо, вечернее время его не устраивало.

— Что, Николай Архипович?

— Имущество по этой статье конфискуется?

Я усмехнулся: всегда думаю не о главном. Беспокоюсь, какой он получит срок… Шесть месяцев… Да что эти шесть месяцев по сравнению с квартирой, машиной, особняком и карликовыми деревьями бонсай? Я успокоил:

— Конфискация имущества статьей не предусмотрена.

Успокоил… И не стал говорить, что на эту сумму ему может быть вменен иск в порядке возмещения причиненного ущерба.

4

Следующий день обернулся непредвиденными хлопотами. Какими там хлопотами — бедламом был следующий день. Я пишу о делах в какой-то степени замешанных на мистике. Так вот, следующий день и начался с мистики, правда, к Варустину отношения не имеющей…

Я допрашивал свидетеля, и мне не понравился шум в коридоре: не то мебель волокли, не то солдаты строились. Я вышел…

Посреди коридора вытянулся на стульях гроб, с которого снимали крышку. Желтое лицо покойника оказалось как раз напротив моего кабинета. Мой свидетель, девушка, ойкнула и спряталась за сейф. А под окнами прокуратуры росла толпа…

Что же произошло? Родственники убитого принесли его труп в прокуратуру в знак протеста, устроив здесь круглосуточное дежурство. Вместе с покойником. Протестовали против беспомощности следственных органов, которые не могли поймать преступника. Шум стоял в конце рабочего дня. Протестовавших убеждал прокурор, приехал начальник РУВД, администрация района вмешалась…

Поэтому Варустина встретил я усталым кивком: суета утомляет похлеще работы. Да и тема для разговора вроде бы оказалась исчерпанной. Я знал, откуда деньги, и знал, на что они пошли. Оставалось приступить к процессуальному оформлению документов.

— Итак, Варустин, зажили счастливо? — усмехнулся я.

Он тоже усмехнулся, но через силу, из вежливости. Видимо, моя усмешка ему не понравилась. Эту догадку он подтвердил:

— Какое там счастье…

— Да ну? Вы же его напрямую увязывали с деньгами…

— Не вышла прямая.

— А что такое? Деньги вы истратили с толком…

— Дело не в деньгах.

Он провел пальцами по губам, затем коснулся ими висков, словно вытер, и вздохнул. Я не торопил. Неужели жилось ему тревожно от того, что получил незаработанные деньги?

— Следователь, пошла у меня какая-то нетудыха.

— То есть?

— Звонит ночью телефон, снимаю трубку — молчанка.

— Молчанка, Варустин, хорошо. Мне позавчера позвонили ночью, и женский истеричный голос спросил: «Козел, будешь платить алименты?»

— Со словами-то понятно. А когда молчанка днем и ночью…

— Телефоны у всех барахлят, — успокоил я.

— Телефон может барахлить, — согласился он. — А телевизор?

— Что «телевизор»?

— Может барахлить?

— Сколько угодно.

— Я не про полосы и не про четкость… Может телевизор сам включаться?

— Ну, если какая-то автоматика…

— Без всякой автоматики, «Радуга». Взяла и включилась.

— И какая программа?

— Никакой, таблица.

— Ну, сами врубили да запамятовали.

Он задумался, оценивая мои слова. Впрочем, чего ему думать — за четыре года все десять раз передумал. Меня другое удивляло: неужели такие мелочи, вроде глухих звонков да само-включение телевизора, могли отравить жизнь богатого человека? Или отравляло сознание, что когда-нибудь все откроется и надо будет отвечать?

— Буквально через неделю после этого…

— После лошади?

— Нет, после того как начал тратить деньги, умирает моя мать.

— А сколько ей было?

— За семьдесят.

— Ну, естественная смерть.

Я понимал, что смерть матери Варустин связывает с дармовыми деньгами. Но эта связь могла быть только через совесть. Я же зачислил его в потенциальные преступники, а они потому и потенциальные, что лишены совести. Варустин вспомнил:

— Перед смертью матери я голую женщину видел…

— Где?

— Из парадного вышла, мне улыбнулась и рукой помахала. Это к беде.

— Варустин, недавно участковый Ружейников задерживал пьяную воровку Симону по кличке Поросенок. Она в чем мать родила бегала по парку, тряся отвислыми частями тела, поскольку Поросенок. Ее там видело человек пятьдесят. Им всем грозит беда?

— Это другое.

Заметив мое недоверие, Варустин стал делать длинные и задумчивые паузы, словно решал, говорить или нет. С одной стороны, мне дорого время и Варустина хотелось поторопить; с другой, спешка следователю противопоказана, ибо неизвестно, какую информацию выдаст человек.

— Как ваше имя-отчество? — вдруг спросил Варустин.

— Сергей Георгиевич.

— Я вам еще два факта сообщу, Сергей Георгиевич.

Получалось, что он как бы спрашивал разрешения. Я кивнул. Впрочем, он мог подчеркнуть значимость этих двух фактов. Его мистические случаи в протокол, разумеется, не заносил. Кстати, я уже возбудил уголовное дело по факту присвоения денег и вел официальный допрос.

— На стене висела фотография матери. Снялась, когда ей было лет сорок. Прошло девять дней после ее смерти. Да… Я был на кухне… Жена в комнате закричала так, что стеклянная посуда тренькнула. Вбегаю в комнату, жена показывает на портрет матери… У меня кожа пошла мурашками… Вместо матери! Черты ее, матери, но все потемнело и высохло. Как лицо мумии. Только глаза горят и на меня смотрят с живой злобой… В тот день мы ночевать ушли к соседке.

— А что с фотографией?

— Сжег.

— Зачем?

— Испугался.

Воспоминания зримо легли на Варустина. Он даже стал меньше, поникнув, как неполитое растение. И, похоже, ждал, чтобы я объяснил ему случай с фотографией, как и случай с голой женщиной. Но я не знал, что сказать, и меня занимало другое: участие жены делало рассказанное объективным фактом — два свидетеля, как два понятых, удостоверяющих событие. Впрочем, следователь не обязан наставлять обвиняемых на материалистический путь. Вышел из положения я проще:

— Ну, а второй факт?