Бельгийский лимонад - Геннадий Никитович Падерин

свободный стул к торцу письменного стола, устроился там рядом с магнитофоном. Чедуганов расположился на одном из стульев у стены. Овсянников прошел за письменный стол, занял кресло хозяина, положив перед собой папку с планом беседы.

— Не удивились нашему приглашению? — спросил Голиков, включая магнитофон.

— Да как вам сказать? В общем-то, я предполагал, что рано или поздно такой разговор должен состояться.

— Можно ли это понимать так, что у вас есть желание что-то сообщить органам госбезопасности?

— Видите ли, я полностью разделяю вашу обеспокоенность, случай, конечно же, беспрецедентный: в истории института еще не было такого, чтобы пропадали карты, да еще засекреченные...

— Нет, Василий Иванович, в данном случае нас интересует не факт пропажи карты, нас интересуют некоторые подробности вашей биографии. Не могли бы вы, по возможности в деталях, осветить период между сорок первым и сорок четвертым годами?

Ничего не изменилось ни в позе, ни в движениях левой руки, подносившей ко рту дымящуюся сигарету, прежним осталось выражение лица, все таким же рассеянно-спокойным был взгляд глубоко посаженных темных глаз. Только свободная правая рука непроизвольно вскинулась вдруг ко рту, и пальцы скользнули поочередно по лезвию языка — так завзятый картежник, готовясь сдавать, смачивает «рабочий инструмент».

— Биография? — произнес он в раздумье, и установленный на профессорскую тональность баритон не дал ни одной трещины. — С моей биографией вы могли спокойно ознакомиться, подняв любую из анкет. За свою жизнь я их заполнил не одну и не две.

— Мы ознакомились...

— Тогда зачем эта формальность? — подался он вперед, выбросив перед собой «картежную» руку. — Или вы собрались уличать меня в неточностях, если я что-то запамятую?

«А нервы-то у вас, Василий Иванович, на пределе», — подумал Голиков, а вслух сказал:

— Значит, к тому, что имеется в анкетах, вам добавить нечего?

— Если у вас какой-то донос есть на меня, так будет лучше, если мы сразу перейдем к сути дела.

— Доноса нет, а к сути мы сейчас действительно перейдем, — повернулся к Овсянникову: — Давайте, Юрий Петрович.

Овсянников кивнул в ответ, сказал, как бы извиняясь, Бовину:

— Все же придется начать с элементарных анкетных данных...

— Ну, пожалуйста, пожалуйста, — проговорил Бовин, наклонившись над пепельницей, чтобы загасить сигарету, и метнув исподлобья на Овсянникова напружинившийся взгляд.

— Ваша фамилия? — протокольно-будничным тоном задал вопрос Овсянников.

— Бовин.

— Место рождения?

— Не знаю.

— Где воспитывались?

— В детдоме в городе Орле.

— Где учились?

— Там же, в Орле, в школе номер два на улице Сакко и Ванцетти.

— Кого помните из одноклассников?

— Столько лет прошло...

— Может, сохранились в памяти фамилии кого-то из учителей?

— Увы.

Овсянников раскрыл папку, достал фотографию.

— У меня есть групповой снимок выпускников, взгляните, пожалуйста, может быть, кого и узнаете?

— А, вот, узнаю: это наш учитель физики...

Овсянников вновь порылся в папке, достал другую фотографию.

— Извините, пожалуйста, я перепутал снимки, дал вам совсем не ваш класс, вот ваши одноклассники и учителя.

— Нет, никого не припоминаю.

— Ни одной фамилии?

— Столько лет прошло...

— Может быть, хотя бы по прозвищам?

— У нас это не практиковалось.

Вступил Голиков, сказал:

— Ну, хорошо, давайте двинемся дальше: как складывалась ваша жизнь после школы?

— Какая там могла быть жизнь? Сорок первый год, война, попросился на фронт, но меня прежде направили в Куйбышевское пехотное училище, а потом...

— Минутку, — остановил Голиков, — уточните, пожалуйста, когда были приняты в училище?

— Где-то в июле сорок первого, не позже июля.

Голиков кивнул Овсянникову, тот опять раскрыл свою папку:

— Вот, ознакомьтесь, пожалуйста: это справка Центрального архива Министерства обороны. Видите? Оба Куйбышевских училища были сформированы только в сорок втором году.

Бовин по-прежнему ничем не выдавал внутреннего напряжения, только у него чуть-чуть побелели губы — не побледнели, а именно побелели, покрывшись как бы сухим налетом соли. Он облизал их, проговорил с царапающей хрипотцой:

— Удивлен. Право, удивлен. Выходит, память стала давать осечки, по прошествии лет сместились даты... Можно продолжать?

— Да, пожалуйста.

— Дальнейшую службу проходил в восемьсот восьмом и триста сорок четвертом гаубичных артполках... Впрочем, это все есть в анкете.

— Но в анкете нет того, что вы туда попали из двести четырнадцатого запасного полка...

— А, да. Было. Да. Коротенькая промежуточная стадия. Да.

— И нет в анкете, само собой, упоминания о том, откуда вы попали в двести четырнадцатый полк, в то время как...

— Не надо, — попросил Бовин, слизнув новый слой соли на губах. — Можно, я глотну воды?

Кроме вновь выступившего на губах белесого налета да немного просевшего голоса ничто иное не выдавало его состояния, в наличии натренированной воли ему было не отказать. Да и потом, надо думать, не сегодня и не вчера начал он готовить себя к подобному разговору, на протяжении всех послевоенных лет внутренне шел к нему и сумел, как видно, выработать и линию поведения, и способ держать в повиновении нервы.

Утолив жажду, он предложил, обращаясь к Голикову:

— Если бы вы дали мне возможность минут пятнадцать-двадцать побыть одному, я все изложил бы на бумаге. Мне так привычнее.

— Нет проблем, как теперь принято говорить, — тотчас согласился Голиков. — Только очень хотелось бы, чтобы вы поняли: мы вас специально подвели к той черте, после которой должен начаться откровенный разговор. Полная искренность, полная, это в ваших интересах.

— Хорошо вам говорить о полной искренности, — неожиданно сорвался Бовин, — если вы... если все ваше поколение не знало ужаса войны, ужаса оккупации, если... Да чего там, вы никогда этого не поймете!

— Почему не поймем? — произнес, склонив набок черноволосую голову, молчавший до этого Чедуганов. — Все можем понять, однако-то, в каждую мелочь вникнуть можем, только чтобы правда была. Вот давайте еще раз вернемся к анкете: как ваша фамилия?

— Я должен отвечать? — повернулся Бовин к Голикову, точно определив, что именно этот человек здесь в роли ведущего.

— Да, конечно, мы здесь не задаем вопросов ради праздного любопытства.

— Ну, пожалуйста, пожалуйста, моя фамилия Бовин, Бо-вин, передаю по буквам: Борис, Ольга, Василий...

— Не надо ерничать, — остановил Голиков, — не те обстоятельства.

Тем временем Чедуганов, попросив у Овсянникова его папку, извлек групповую солдатскую фотографию.

— Посмотрите сюда, — положил снимок