Искатель, 2001 №2 - Станислав Васильевич Родионов

как можно больше замаскировать свое проклятое декольте. Но оставались ноги. И именно ногами она чувствовала, насколько липок и нечист взгляд проклятого майора.

— Ты, может, косишь под шизофреничку? — полушепотом произносил он, зловеще поднимаясь с места. — Может, это у тебя от мотоцикла?

Зинаида знала, что мотоцикл здесь ни при чем, хотя она и кандидат в мастера спорта, и что ей шестнадцать, и что она стройна и красива, но хоть расшибись, мужа и дочь у нее убил тот самый почтенный гражданин.

Всякий раз после этого потная рука ложилась на ее голое колено, и Зинаида, истерично вскрикивая, наконец просыпалась.

Но сегодня вторая рука нагло обхватила талию, и она с омерзением ощутила у самой своей щеки его прокуренные усы.

— Может, косишь, — шептал он, — так я пойму… Я пойму… — щебетал он, задыхаясь и еще наглее обжимая Зинаиду своими казенными клешнями.

Зинаида с визгом плюнула в его ненавистную физиономию, и майор опустил руки.

— Что-о-о? — ошарашено протянул он. — Я же при исполнении! Как ты смеешь?

Он потянулся к дежурной кнопке на столе и оглушил камеру звонком. Потолок качнулся и поплыл. Поплыли куда-то и стены. Зинаида сообразила, что таким странным образом она перемещается в камеру-одиночку. Табурет под ней превратился в тюремный топчан, стол со стулом — в ржавый рукомойник, а майор неожиданно уменьшился в размерах и покрылся черной шерстью.

— Мяу! — воскликнул он внезапно, и снова зазвенел звонок. — Да как ты посмела? Я же был при исполнении…

Майор выпустил когти, и Зинаида зажмурилась. Сейчас он вцепится своими острыми когтями в ее незащищенную грудь, а ей нельзя будет даже закрыть лицо. Руки почему-то оказались прикованными к потолку. И опять этот проклятый звонок…

— Мама! — неожиданно крикнул кот, и Зинаида проснулась. — Мама! — звала дочь из соседней комнаты. — Звонят!

Холодный пот струился между лопаток и сумасшедше колотилось сердце. Было уже половина седьмого утра. Громко тикал будильник, и сквозь проем неаккуратно задернутых штор пробивались утренние лучи солнца. «Вот чертовщина…» Она взглянула в зеркало, пригладила волосы, встала; набросила на себя халат и направилась в прихожую. «Надо же такое накуролесить! Заикой станешь…» В прихожей она влезла в туфли, посмотрела в дверной глазок, но спросонья ничего не поняла. «Вот-вот… Точно станешь…» — вздохнула она и отомкнула цепочку.

Когда Зинаида увидела этого человека, угрюмого, седого, в черной нестираной робе, пахнущего пивом и свиньями, то почему-то вздрогнула. Внутри поднялось волнение, а в голове неожиданно мелькнуло, что этот тип принес ей о пропавшем муже весть.

— Мне Полежаеву, — угрюмо произнес он.

И у Зинаиды закружилась голова. Два года от мужа не было никаких известий. Всесоюзный розыск ничего не дал. Экстрасенсы, мельком взглянув на фотографию, хмурились и говорили, что его уже не найдут. И теперь, увидев этого усталого, опустившегося, не по сезону одетого старика, она почувствовала, что сейчас узнает о Полежаеве все.

— Да… Конечно… Я Полежаева… — ответила Зинаида со стучащими зубами. — Чем обязана?

Тяжелые осенние тучи угрюмо висели над столицей, некогда железобетонной, а теперь до основания разрушенной державы. Казалось, Бог настолько возненавидел этот город, что не хотел его радовать ни единым солнечным днем, и все лето было угрюмым, дождливым, пасмурным. Пасмурными и неухоженными были улицы. Лица прохожих, одураченные пустыми прилавками и пустой болтовней на телеэкранах, были злы и раздражительны. Политики, совершенно забыв о народе, продолжали впадать в амбиции, а народ продолжал безмолвствовать и утешаться астрологическими предсказаниями.

— Главное, не дать себя втянуть в эту гнусную дележку, — говорил своему приятелю, поэту-метафористу, известный московский критик, сидя в кресле своего уютного кабинета. Он наслаждался прекрасным бразильским кофе и болгарскими сигаретами, которые ему добыли в одном блатном подпольном буфете. Лениво потягивая из крохотной чашечки и глядя в телевизор, где шло очередное заседание народных депутатов, он был почти счастлив. Его приятель, погруженный в соседнее кресло, был равнодушен к кофе и пил его исключительно за компанию. Он обжигал губы и материл выступающих депутатов, кричащих на всю страну о нуждах парламента. Московскому критику это нравилось.

— Главное, от этих передряг уйти сейчас на дно, как советовал Конфуций. Помните: «Когда справедливости нет, уйдите от мира…»

— Уйти от борьбы? — удивлялся метафорист.

— Не от борьбы, а от грызни! Писателю непрестало участвовать в общей дележке сала, тем более уже обглоданного со всех сторон. Обратите внимание, что в политику бросились именно те писаки, которых всегда называли серостью.

— Закон выплывания дерьма на поверхность, — мрачно вздохнул поэт.

— Да-да! Именно так! — радостно восклицал критик, блаженно закуривая сигарету. — И с этим ничего не поделать! Таков закон жизни. Помните, как сказал кто-то из философов: «Впереди даже самого большого каравана верблюдов всегда идет осел». И в этом, поверьте, затаен великий вселенский смысл! Возможно, что соблазн властью — это из самых сокровенных божьих испытаний?

— Хорош смысл! — засмеялся поэт. — Человеческий род обречен на управление ослами.

— Ну… вы не правы, — покачал головой критик. — Распоряжаются всем боги. Только глупцам кажется, что они правят народами. На самом деле — в каком порядке зависнут звезды, такой порядок и наступит.

— Все каламбурите? — усмехнулся поэт.

— Ничуть! Я только хочу подтвердить библейскую истину не ориентироваться на преходящее.

Именно на этих словах прихожую оглушил звонок. Кого это на ночь глядя? — удивился критик, торопливо чинаря сигарету о край пепельницы. Минорный домашний уют был нарушен, и это не очень восхитило коллег по писанине. Критик недовольно заскрипел креслом, но из соседней комнаты донесся предусмотрительный голос жены:

— Сиди, я открою!

Через минуту перед друзьями предстал незнакомый человек в роговых очках с «дипломатом» и редкой седой бородкой. Он жеманно представился, но его фамилия не сказала литераторам ничего. Явление этого типчика с вкрадчивыми настороженными манерами было неприятно критику, тем не менее он натянул на лицо дежурную улыбку и обаятельно выдавил из себя:

— Что привело вас ко мне?

Гость долго мялся, косясь на поэта.

— Извините, но я хотел бы переговорить с вами один на один.

Друзья удивленно переглянулись, и метафорист стал неспешно подниматься с кресла.

— Очень жаль, но мне уже пора! Как-никак одиннадцатый час.

Он церемонно попрощался и вышел вон. И критик, недовольный, что этот тип не только расстроил их разговор, но и вытурил его милого приятеля, официально произнес:

— Ну… Я слушаю.

Типчик фальшиво улыбнулся, и его глазки под очками воровато забегали. Гость начал суетливо расстегивать «дипломат» и, наконец вытащив из него тощую невзрачную книжонку, виновато захихикал:

— Вот! На эту книжицу необходимо написать хорошую статейку.

— Что это? Опять незамеченное дарование? — недовольно пробурчал критик, брезгливо беря провинциальный, безвкусно оформленный сборник