Смерть в изумрудных глазах - Анна и Сергей Литвиновы

И не удержался от ответной претензии:

— Девочки — они всегда с матерью ближе. Секретики, болтовня чисто женская. А ты ей — много внимания уделяла?

Супруга начала всхлипывать. Бормотать, что и созванивались, и письма ей Оленька писала, уверяла: все хорошо у нее.

Ту же версию — травля в школе плюс тлетворное влияние Тима Квасова — они вдвоем дружно озвучили и в полиции. Жена настаивала: надо возбуждать уголовное дело. Евгений поддакивал — но без азарта. Горечь от смерти дочери мешалась с раскаянием и со страхом.

В тумане первых нескольких самых трагических дней он смутно помнил: в хор соболезнований затесался московский журналист. Просил (довольно робко) о встрече. А когда Евгений ответил, что готов, подошел к нему на кладбище. Можаев постарался все свалить исключительно на школу и Тимофея Квасова, но показалось, писака ему не поверил.

Олю похоронили в субботу. Жена на кладбище и на поминках вела себя ужасно, а когда вернулись домой, слегла, снова пришлось врачей вызывать. Скорая накачала успокоительным, и таблеток каких-то сильнодействующих сердобольный врач оставил, так что все воскресенье спала — лицо в слезах.

В понедельник утром Евгений проснулся, как всегда, в 7:10 — хотя больше и не надо было ему будить дочку, собирать в школу. Жены рядом нет, постель теплая — недавно, видать, встала, с кухни звон посуды, чай себе заваривает. Может, начинает оживать маленько. Но одному, без ее скорбящих и обвиняющих глаз, хорошо, так что присоединяться к завтраку не спешил. Взял с тумбочки телефон, в удивлении увидел: штук пять звонков пропущенных. Три из них — от Вадима. Приятель, по профессии юрист, вместе в сауну ходили. Но не настолько друзья, чтобы по ночам звонить. А тут и номер оборвал, и сообщения от него — во всех мессенджерах.

Евгений в удивлении уставился в текст капслоком:

«ЖЕКА! НЕ КИПИШУЙ! МЫ ЕГО ЗАСУДИМ!»

Только взялся набирать — в спальню жена врывается. Снова в слезах, голос дрожащий:

— Жень! Скажи, пожалуйста, что это неправда!

— Да что происходит? — совсем растерялся.

А супруга с надеждой:

— Он все выдумал, ну ведь точно — выдумал?

Сует ему телефон — там газетная статья открыта.

Схватил. Скрылся от жены в туалете. Когда дошел до видеозаписи с регистратора, понял: крыть ему нечем. Будь под рукой пистолет — немедленно бы со всем покончил. Но оружия у него не имелось, за дверью истерически рыдала жена.

Он успел — со своего аппарата — написать Вадиму.

Тот немедленно взялся печатать ответ, но прочитать его Евгений не успел.

Требовательный звонок в дверь, взволнованный крик жены, а дальше тяжелые шаги, стук в дверь ванной:

— Евгений Антонович! Полиция!

* * *

Имя с отчеством у него были самые заурядные. Но лучший друг называл Видаром. Богом мщения и безмолвия из скандинавской мифологии, сыном Одина и великанши Грид.

Мифический его прообраз жил в густых лесах и отличался крайним аскетизмом. Он сам любил комфорт.

Вот и сегодня — можно было вылететь в Мурманск в несусветные семь утра, но Видар предпочел рейс в 11:15. Утренних пробок до Шереметьева бояться нечего: живет неподалеку, таксист за пятнадцать минут домчал с ветерком.

Прибыл в аэропорт заранее — неспешно зарегистрировался, проследовал в «чистую зону», по ваучеру от банка прошел в бизнес-зал. Оставался час — чтобы спокойно позавтракать, почитать прессу у окна с панорамой на летное поле.

Путешествовал Видар на собственные средства, но не сомневался: поездку в Мурманск отобьет, еще на хлебушек с маслицем останется. На икру, пусть и сильно подорожавшую, — тоже.

Хотя переговоры он планировал вести не только о рыбьих яйцах: печень трески, местный палтус, гребешок, креветки фирму тоже чрезвычайно интересовали.

Взял в бизнес-зале еду, барменше дал чаевых — чтобы кофеек сварила покрепче.

Народу вокруг толчется немного: все деловые более ранними рейсами улетели. Легко нашел одинокое кресло, в левой руке вилка, в правой — газеты.

Бизнесмены за соседними столиками дружно пялились в «Коммерсант», но Видар открыл «Молодежные вести». Газетка в последнее время, на его взгляд, изрядно пожелтела, но достойными очерками (его любимый жанр) по-прежнему баловала.

Нравилось ему, когда легкие перья колесят по городам-весям и как акыны: что вижу, то пою.

Сегодня, правда, никаких «очарованных странников». Зато горячо им любимый автор Полуянов наконец-то не с «добрыми новостями» — а со статьей на разворот.

Видар, признаться, ждал очередных приключений а-ля красный бриллиант и поначалу, когда речь шла о буднях юной спортсменки, позевывал. Но добрался до экшна — и вилка выпала из руки, звякнула о тарелку.

Сразу вспомнилась другая девочка. Ее глаза исполнены надеждой. Надеждой на него.

Видар не мог бороться со всей несправедливостью мироустройства. Но в «Братьях Карамазовых» его когда-то больше всего потрясла коротенькая совсем история про несчастную пятилетнюю малышку. Да весь мир познания не стоит тогда этих слезок ребеночка к «боженьке»…

НЕ СТОИТ.

С этим был глубоко согласен.

И разве не заключается высшая справедливость в том, что позавчера — не ведая, конечно, ни про какую Олю Можаеву — он решал, куда конкретно ему отправиться. И выбрал не Приморье, не Карелию, не Краснодарский край, но именно Мурманск?

Видар отложил газету, отставил кофе.

Достал второй мобильник — по нему он общался с единственным человеком.

Поздоровался. Коротко велел:

— Вылетай в Мурманск. Постарайся сегодня.

Пауза. Вздох. Неохотный ответ:

— Слушаюсь, шеф.

* * *

Вадим, пусть считался другом, сумму за свои услуги озвучил серьезную.

На счетах у Евгения столько не имелось, но решение принял мгновенное:

— Доверенность на мою машину с правом продажи. Устроит?

— Не пожалеешь, — кивнул приятель.

И Евгений не пожалел.

Статья в «Молодежных вестях» ударила по нему наотмашь. Сочувствие обратилось в ненависть. И как лихо — на него единственного стрелки перевели!

Евгений, конечно, допускал, что после подобного пасквиля общественность взбесится, но представить не мог, что народный гнев дойдет до вселенских почти масштабов.

В КПЗ его увезли в восемь утра, а уже с девяти — рассказывал Вадим — под окнами квартиры собрался стихийный митинг. Плакаты. Гадости скандируют хором. Хотели стекла бить. Все прочие — кто тоже виновен — забыты. Один он — изгой, убийца, изверг, преступник.

Хотя Вадим считал: обвинения в его адрес из пальца высосаны. Запросто можно надеяться на оправдательный приговор. И журналюгу вместе с его газеткой паршивой привлечь за клевету.

И ведь не только обещал. Едва