Искатель, 2001 №2 - Станислав Васильевич Родионов

ценой тысяч в сто пятьдесят долларов, да имущество, да сберкнижки. Наследник — ты!

— Как?

— Не прикинул, да?

— Гена, а почему не ты, если похож на его сына?

— А где сын?

— Бомж, умер на свалке. Да он с отцом и не жил.

— А другие родственники, друзья?..

— Никого. Старику было за восемьдесят.

Студент положил вилку. Предложение его смутило сильнее, чем киллерство. Но вилку он взял, потому что сказанному не поверил:

— Это же невозможно. Наверняка всем известно, что сын умер…

— Никому не известно. О сыне не переживай, вафл был в натуре. Жену убил, да знаешь как? Бросил в колодец. Восемь лет сроку волок.

— Да ты прикинь, прикинь! — порекомендовал Бампер.

Студент не мог прикидывать, запутавшись в ростках бамбука и цветках хуан-хуа-цао. В его мозгу проворачивался вопрос, на который нужно ответить немедленно. Бизнес ли это? С одной стороны, походило на мошенничество. С другой, средства массовой информации утверждали, что честного бизнеса не существует. Откажешься — и будешь кусать локти.

— Но ведь нужны документы? — вспомнил он главное.

— У тебя будет его подлинный паспорт с твоей фотографией или его справка об освобождении из колонии, а как сидят на нарах, Бампер расскажет подробно.

— Ну, а потом?

— Через пять с небольшим месяцев, по закону, вступаешь в наследство и квартиру продаешь. Натурально, зачем студенту такая недвижимость.

— Кому продаю?

— Мне. А я тебе покупаю однокомнатную. Разве плохой бизнес?

— Прикинь? А? Городской житель со своей квартирой. После общаги-то?

— Нужно время подумать, — промямлил Геннадий.

— Нет! — зло отрезал Андрей. — Решение должно быть принято сейчас.

— Но впереди почти полгода…

— Объявишься у юриста как наследник и на эти месяцы исчезнешь.

— Почему?

— Много вопросов задаешь, работополучатель.

— Куда же я исчезну?

— Хотя бы поедешь к своим предкам. Вместе с Бампером.

— А институт?

— У тебя будет справка о болезни.

— Какой болезни?

— Какой хочешь: пневмония, радикулит, сердце…

— Проси СПИД, — посоветовал Бампер.

Какое загадочное свойство у коньяков старой выдержки: бутылка опустевает точно к концу разговора.

Я выскочил во двор. Атам июньская белизна. На крыше кочегарки лежал громадный диковинный фонарь. Луна разлеглась. Или не луна? Если диковинная, значит, все может произойти. Где-то здесь должна быть диковинная птица…

Она подошла. Я давил пьяное состояние, чтобы понять, почему все-таки птица? Ага… Красное оплывшее лицо как бы укоротило клюв, то есть нос. Лоб забинтован и белел, как июньская ночь.

— Володя, я сбежала из больницы…

— Зачем?

— Чтобы увидеть тебя.

— А зачем меня видеть?

Запах черемухи. Разве она не отцвела и не осыпалась? Или черемухой пахнет от русых волос этой птицы?

— Володя, я любила тебя и люблю…

— И когда я сидел на нарах… любила?

— За это наказана…

— Чем?

— Восемью годами душевных мук.

Во дворе чего-то не хватало, вернее, что-то пропало. Ага, желтые одуванчики, которые днем цвели, пробив гаревые насыпи. Без солнца они закрылись обидчиво, словно поджали губки. Наталья распахнула куртку, готовая прижаться ко мне. Но как светло: я видел, что ее куртка синяя, пуговицы белые, лицо красное… Надо спросить о главном, но водка растворила все мои мысли.

— Володя, мы еще молоды…

— И что?

— Можем сойтись.

— По любви?

— По любви, Володя, только по любви.

— А гарь? Которая под нашими ногами…

— Что… гарь?

— Я же не одуванчик. Солнце взойдет, он грязный шлак раздвинет и зажелтеет, как ни в чем не бывало.

Но пахло черемухой. Нет, июнь, уже пахнет сиренью. Я принюхался.

— Это от меня, — прошептала Наталья.

Все те же русые волосы, все те же синие глаза, те же ненакрашенные губы… Тот же запах — ее, цветочный, родной. Запах первых месяцев нашей жизни…

Неожиданная сила резанула по моим глазам, да так, что они намокли. Что это, пьяные слезы? Но я же не покорный одуванчик…

— Володя, — Наталья прижалась ко мне, — начнем все сначала.

Открылась дверь, и жилистая рука Петра потащила меня в кочегарню. Но ответить Наталье я успел:

— Между нами лежит колодец. — И уже из дверей уточнил: — Наталья, между нами два колодца и восемь лет пустого пространства.

Следующий день я пролежал на кровати, как пустой мешок, из которого вытряхнули все, кроме головной боли. Выпил чайник крепкого чая. Утром Петр собрал пустые бутылки и пошел их сдавать — и сгинул. Был у него прикол, именуемый в народе запоем. Где-то прилип к мужикам, и, похоже, до утра. Уже двадцать три часа.

Стать алкоголиком я не опасался. Выпить просто так, без причины, мне никогда не хотелось, не тянуло на опохмелку, ежедневный коньяк употреблять перестал и заметил, что принятый алкоголь мне хотелось поскорее выветрить.

Вспомнив, что завтра идти к нотариусу, я уснул.

Но Петр явился; по крайней мере, вспыхнули все лампочки — пьяным он всегда поднимал меня ярким светом. Чтобы побеседовать о жизни.

Я сел и протер глаза…

Посреди комнаты стояли два плотных парня в черных кожаных пальто. Один, что постарше, напористо спросил:

— Владимир Лучкин?

— Да.

— Собирайтесь.

Я начал одеваться. Значит, следователь прокуратуры Рябинин все-таки решил меня арестовать. Пустота есть пустота, но она осязаемым комом вкатилась в мою грудь, опустошив в ней все нервы и чувства, — неужели еще восемь лет?

— Документы, — потребовал старший.

Я отдал паспорт. Мне было так все равно, что я даже не спрашивал, куда меня сейчас поведут, что брать с собой, как одеться. Сотрудники были как бы налегке: ни сумок, ни портфелей, никаких бумаг. Взгляд старшего, строго-равнодушный, смотрел, как отплясывает моя левая нога, не попадающая в ботинок.

— Торопись, — приказал он и поправил красивую белую прядь, ниспадающую на бровь.

Я всмотрелся во второго, в его лицо, набухшее жиром так, что глаза, нос, губы казались утонувшими и мелкими.

— Бампер? — чуть ли не про себя удивился я.

— Заткнись! — рявкнул он.

— Мы же с тобой в одной колонии срок волокли…

Бампер не ответил. Стало очевидно, что они не из милиции. Я прыгнул в угол, высматривая что-нибудь тяжелое. Тяжелый кирзовый сапог Петра… Я схватил его и приготовился навернуть каблуком первого подошедшего.

— Надо смягчить клиента, — велел старший.

Конечно, без борьбы я бы не сдался, но последующие действия Бампера усыпили мою настороженность. Он взял с плиты большую алюминиевую кастрюлю, в которой Петр варил свой любимый гороховый суп, и подошел ко мне. Смягчить, кастрюля из-под супа…

Бампер неожиданным рывком сделал непредвиденное — нахлобучил кастрюлю мне на голову, на глаза. Не очень туго, я бы сдернул… Но она, кастрюля, адски и одномоментно надавила на череп и загудела. Падая на колени, я догадался, что кирпичом, лежащим у поддувала, старший ударил