Искатель, 2001 №2 - Станислав Васильевич Родионов

которого у меня никогда не бывало. Казалось, ткни меня гвоздем — не почувствую. Кажется, это зовется депрессией. Или стрессом. Но их я много пережил после убийства Натальи… Недопереживал? Отсроченное состояние, отсроченный стресс. Тогда организм защитился — теперь не может. А ведь подобных случаев полно в жизни…

И сразу вспомнился исторический: Сазонов, убивший бомбой в 1904 году министра внутренних дел, пять лет мучился леденящими видениями и все-таки в 1910 году покончил с собой. А ведь убил человека ему постороннего, приговоренного обществом… Я же убил жену.

Я шел от частного детектива. Но куда? По мосту, через площадь, по улицам… Не домой. Меня словно кто-то мягко держал за шиворот и водил по городу. Да нет, не водил, а вел целеустремленно. Впрочем, не кто-то, а подсознание, которое сумбурно перемешалось с сознанием. Вел… Я уже ехал в трамвае, долго, пока не кончились дома. Улица двухэтажных каменных стандартных домишек, построенных в начале века. И все, город кончился. Дальше кладбище.

Разве скажешь, что здесь, в земле, тысячи трупов? Старые величавые деревья жили вне времени и суеты; пахло молодой березовой листвой; цветы и ленты веселили глаз… Если бы не кресты и могилы, быть бы этому месту парком.

На могиле Натальи я был, когда сидел в следственном изоляторе — оперативники по пути завезли, я упросил. И вот стою перед ней еще раз…

Перед ней ли? Где крест из светлого мрамора, поставленный моими родителями? Вместо него столбик, на кб-тором дощечка с пятизначным номером. Ни оградки, ни скамейки, не говоря уж про венки…

Может быть, я ошибся? Кладбище огромное, с городской микрорайон… Но рядом редкая могила с постаментом из черного габбро и сидящим на нем бронзовым орлом — перепутать невозможно.

Привлек звук чего-то скрипуче-везомого. По гравийной дорожке шел мужчина в брезентовом костюме, резиновых сапогах и волок за собой совковую лопату. Кладбищенский рабочий. Как мне, некурящему, затеять разговор?

— У вас тут… хорошо, — затеял-таки я.

— В земле-то? — усмехнулся рабочий.

— Наверху, на воздухе…

— Местечко себе подыскиваешь?

— Что вы! На покойников смотреть страшно: черные, синие…

— Почему… Некоторые лежат в могилках румяные.

— Разве?

— Которые по жизни были вампирами.

Тема вампиризма меня привлекала, но могила жены больше. Я показал на холмик:

— Скажите, что он значит?

— Человек похоронен.

— А почему номер?

— Бомж, они идут под номерами.

— Но ведь здесь была похоронена нормальная женщина, — не удержался я.

— Похоже, потому что бомжей хоронят на спец-участке.

— Тогда где же эта женщина?

— Ушла, — засмеялся рабочий и тоже пошел, волоча скрипуче-музыкальную лопату.

У любого человека есть свои таланты, только не у каждого хватает ума их развить. Я знал свой: наука. Поэтому я не выступал на собраниях, никуда не лез, любил работу тихую. Я не был склонен к неуемной деятельности, приключениям и уж тем более к авантюризму. Я не признавал диалектику, как борьбу противоположностей: почему противоположности должны бороться, а не дополнять друг друга? Может быть, потому, что отрицал борьбу, у меня и спилась жена?

И не поэтому ли я, тихий человек, попал в авантюрный клубок, где сплелись преступление, колония, мистика и пропажа могильного трупа?..

Я вышел с кладбища. Уже вечер. Глянул на адрес, данный сыщиком. Другой конец города, так называемый «спальный район» — туда ехать на трех видах транспорта. Часа полтора.

Я вышел на мостовую и остановил частника. За сумму, почти равную половине моей кочегарской зарплаты, он докатил меня до места. Зато за сорок минут.

Я осмотрел пятиэтажный блочный дом постройки шестидесятых годов. Дом просится на слом, но за долгие годы так густо и живописно оброс тополями, что казался старинным желтым особняком. Я нашел парадное и поднялся на третий этаж. Вот она, квартира семнадцать… Звонок… Надо звонить…

Выйдет человек. Кто выйдет, какой человек? Спросит, что мне нужно? А что мне нужно? Ага, я объясню; нет, я поинтересуюсь, не здесь ли проживает моя бывшая жена, которую я убил и которая сбежала из своей могилы?..

Мне вспомнился где-то вычитанный медицинский термин: делирий — острая спутанность сознания.

Я спустился во двор и в стороне от парадного, в тополиных проростках, в ушастых лопухах нашел скамейку. Сел. Зачем? В засаду. Делирий так делирий.

Мне казалось, что сейчас нужно думать о чем-то важном. Об умершей матери. О живом отце. О друзьях, которых, в сущности, не осталось. О смысле жизни. Прочесть бы молитву, но я их не знал. В конце концов, думать о том, ради чего здесь сижу.

Я глянул на часы — прошло полтора часа. Поздний вечер. Изредка в дом входили люди, возвращаясь с работы. Пахло тополями. Уже полуночный июньский свет казался дымчато-прозрачным лепестком гигантского цветка, наброшенным на город…

Голову просквозило холодом, словно дунуло с ледника; сердце отозвалось горячим растрепанным ритмом… Дрожащими руками уперся я в скамейку — чтобы удержаться. Фигуру Натальи спутать я не мог. Она… Ее легкое покачивание, ее широкий шаг, ее прическа… Она открыла дверь в парадное и на секунду подставилась свету — ее лицо, сильно оплывшее и ярко-свекольного цвета…

Краснощекая птица!

Она ушла. Я перепрыгнул скамейку и побежал, огибая тополя, пересекая улицы, ныряя в подворотни, выскакивая на перекрестки, влетая в какие-то переходы, минуя скверы, оставляя за собой кварталы…

Я знал, от чего бегу — от страха. Но куда?

Можно не делать того, что надо делать; но всегда надо знать, что ты этого не делаешь. Я ничего не делал и не знал, что делать. В голове, как металлическая монета в пустой банке, ни к селу ни к городу звенело прилипшим анекдотом: «Доктор, я жить буду?» — «А зачем?»

В детстве я видел сцену с сумасшедшим. Он подошел к железнодорожной кассе и попросил: «Дайте мне билет». — «Куда?» — «Все равно куда». — «Назовите конкретный пункт». — «Дайте билет туда». — «Куда туда?» — «Тогда дайте билет оттуда…»

Мне не хотелось брать билет туда, я хотел получить билет оттуда. Говоря проще, жить не хотелось. Ни двигаться, ни говорить… Мне казалось, что в организме все функционирует, кроме мозга.

— Мать твою в сосочку! — выругался Петр, ставя на стол бутылку водки. — Что ты сидишь, как в дерьме по уши?

— Неприятность, — промямлил я первое попавшееся слово.

— Неприятность, и ты сразу ныряешь в тину? Что всю ночь делал?

— Анализировал.

— Ха, анализировал! Мужик что делает, когда невезуха?

— Смотря какая невезуха…

— Да хоть что, хоть банан в заднице вырос!

— И что делает мужик, если в заднице вырос банан?

— Стакан на грудь и рога в землю.

— Это, значит, как?