Звезда героя - Сергей Малинин

его сознании, что у Алексея не поднялась рука. Мысленно ругая себя за излишний гуманизм, он наконец отыскал подходящий препарат и, зажав в кулаке аптекарскую склянку темно-коричневого стекла, вернулся к столу.

Жигалов закончил писать, со стуком поставил точку и бросил ручку на стол.

– Давай лекарство, – потребовал он.

Кукушкин посмотрел на часы.

– Хорошо уложился, – похвалил он. – Минут пятнадцать у тебя в запасе осталось. В самый раз, чтобы поставить на данном историческом документе число и разборчивую подпись. Что ты, в самом деле, как маленький? Речь идет о жизни и смерти, а он шутки шутит! Будто не знаешь, как должен выглядеть такой документ.

Скрипнув зубами, Жигалов поставил число и подписал признание. Алексей ловко выхватил у него исписанные листки и, отойдя к окну, внимательно их прочел, делая вид, что не замечает требовательно протянутой руки следователя.

– Как будто все в порядке, – сообщил он, неторопливо складывая бумаги вчетверо и убирая в нагрудный карман рубашки. – Стиль и орфография, конечно, хромают, о почерке я вообще молчу, но изложено все достаточно подробно и вразумительно. Молодец! – Он посмотрел на часы. – Жжение прошло?

– Да, – сказал Жигалов.

Он снова был бледен до синевы и смахивал уже не просто на отравленного, а на покойника, не менее суток пролежавшего в больничном морге.

– Так и должно быть, – сказал жестокий доктор Кукушкин. – Яд полностью всосался и теперь вместе с кровью гуляет по всему организму. Боли еще не начались? Я почему спрашиваю? Когда начнутся, антидот принимать будет уже поздно…

– Лекарство дай, сволочь, – процедил Жигалов, стискивая зубы после каждого слова, будто у него и впрямь начались судороги.

– Я вот думаю, – подбрасывая на ладони темно-коричневый пузырек, задумчиво проговорил Алексей, – а стоит ли? Признание твое у меня есть, и кому ты теперь нужен? Даже собственной семье ты теперь ни к чему: срам один, а не глава семейства, да и передачи в тюрьму таскать – не самое приятное занятие… Ладно, ладно, шучу. Вдруг, в самом деле, и ты еще на что-то сгодишься? Показания в суде дать или еще что… Пистолет отдай, – неожиданно потребовал он.

– Еще чего, – столь же неожиданно заартачился Жигалов. – Это табельное оружие!

– Какое там еще табельное оружие, – отмахнулся Кук и красноречиво посмотрел на часы. – Зэкам табельное оружие не полагается. А мне не нравится, когда люди, которых я только что спас от неминуемой смерти, тычут в меня стволом и требуют назад свои письменные показания. Нет, не хочешь – не надо. Противоядие я тебе все равно дам, раз уж обещал, но уже в присутствии ментов, которые болтаются в коридоре. Сначала отдам им твое признание, а потом, если успею, волью в тебя антидот. Разница только в том, что ты тогда потеряешь свои три часа, которые у меня выторговал, и отправишься отсюда прямиком на нары. Ну?

Жигалов с отвращением швырнул на стол пистолет, который немедленно перекочевал в карман капитан-лейтенанта.

– Так-то лучше, – сказал Кук и, набрав в стакан воды, стал капать туда из пузырька.

Темно-коричневые капли падали в прозрачную воду, медленно в ней растворяясь, по комнате начал распространяться характерный запах. Отсчитав капель тридцать, Кук протянул стакан Жигалову:

– Пей.

Следователь жадно вцепился в стакан обеими руками и выпил лекарство залпом. На его одутловатой жабьей физиономии появилось выражение громадного облегчения, которое, впрочем, тут же сменилось удивлением, а затем и подозрением. Жигалов почмокал губами, прислушался к своим ощущениям, на всякий случай понюхал стакан и сказал:

– Это ж валерьянка! А противоядие где?

– Это единственное противоядие, которое тебе нужно, – сообщил ему Алексей. – Дурак ты все-таки, Жигалов. И как тебя, дурака, в прокуратуру взяли? Я тебе двадцать раз сказал: я врач, а не убийца! Какой еще к дьяволу яд?

– Врешь, сука, – помертвевшими губами едва выговорил капитан. – Противоядие где?!

Вместо ответа Кук взял со стола его чашку с остывшим недопитым кофе и демонстративно из нее отпил.

– Да, – сказал он, – с перцем я, похоже, переборщил.

Лицо Жигалова исказилось дикой злобой. Он вскочил, едва не опрокинув стул, и в этот драматический момент, когда Кук уже уверился в том, что ему придется защищать с трудом добытое признание кулаками, дверь ординаторской без стука распахнулась и в образовавшееся отверстие просунулась недовольная физиономия майора, который возглавлял опергруппу.

– Ну, долго вы еще? – без предисловий осведомился он.

На пару-тройку секунд Жигалов, казалось, утратил связь с действительностью. Он замер, уставившись на майора пустым непонимающим взглядом, а потом, будто проснувшись, кивнул и начал собирать в папку разбросанные по столу бумаги.

– Уже все, – сказал он, – можно ехать.

– А с этим что? – все так же хмуро спросил майор, кивнув толстым подбородком в сторону Кука. – Пакуем?

– Доктор здесь ни при чем, – ответил Жигалов.

– Ага, – сказал майор, окинув красноречивым взглядом стол, на котором недопитая бутылка коньяка соседствовала со стаканами и кофейными чашками, и закрыл дверь.

– Три часа, – сказал Кукушкин в спину уходящему следователю. – Время пошло.

Оставшись один, он убрал со стола, сунул в карман выключенный телефон и вышел из ординаторской, намереваясь совершить прогулку по морскому берегу и навестить томящегося в безвестности кавторанга Машку.

* * *

На пыльной пристанционной площади Кит загнал «уазик» в тупичок между дощатым сараем с вывеской «Тир» и небольшим кирпичным строением, от которого исходил запах, говоривший о его назначении намного красноречивее, чем намалеванные на штукатурке буквы «М» и «Ж». Если верить часам и расписанию, до прибытия поезда Новороссийск—Москва на этот полустанок оставалось чуть больше десяти минут. Развернув зеркало заднего вида, Кит в последний раз проверил грим. Накладные усы и борода были приклеены на совесть, а искусственные морщины выглядели как настоящие. Старый, вытянутый на локтях пиджак с обвисшими плечами и оттопыривающимися, хотя и пустыми карманами, мешковатые, сто лет не глаженные брюки от другого костюма, несвежая серо-голубая рубашка и пенсионерская шляпа с дырочками удачно скрывали выправку кадрового офицера. Выглядывающие из-под обтрепанных, с грязной бахромой понизу брючин кожаные сандалии с облупленными носами довершали картину нищей, но еще пытающейся соблюсти видимость приличия старости.

Поглядывая на часы, Кит выкурил сигарету, раздавил окурок о жестяную приборную панель и равнодушно уронил его под ноги. Станционные репродукторы вдруг ожили и гнусавым женским голосом объявили о прибытии поезда.

– Ну вот и все, козлик, – сказал Кит, дружески похлопав ладонью по ободу руля. – Пришло время нам с тобой прощаться. Дай тебе бог хорошего хозяина.

Нацепив темные очки, он выбрался из кабины и забрал с заднего сиденья багаж – потертый рюкзак защитного цвета, которому от роду было лет двадцать или около того, и вместительный, тоже очень немолодой