Звезда героя - Сергей Малинин

чемодан. Рюкзак и чемодан весили примерно одинаково, килограммов по пятнадцать, но капитан второго ранга в отставке Зимин достаточно хорошо сохранился, чтобы не кряхтя тащить на себе и вдвое больший груз. К тому же своя ноша, как известно, не тянет; Киту было очень приятно сознавать, что эта ноша принадлежит ему, и никому больше.

Он захлопнул привычно лязгнувшую дверцу и, не оглядываясь, зашагал к выходу на перрон. Запыленный «уазик», похожий на загнанную лошадь, остался сиротливо стоять в грязном тупике между стрелковым тиром и общественным туалетом, отдыхая после пятидесятикилометровой гонки по оживленным шоссе и ухабистым проселкам.

Пассажиров на перроне было немного, человек тридцать. Навьюченный рюкзаком и чемоданом седобородый старик в поношенной одежде и смешной сетчатой шляпе мигом затерялся среди теток с ведрами слив и абрикосов, легкомысленно одетых молодых людей с яркими спортивными сумками и прочей провинциальной публики, которая обыкновенно использует поезда дальнего следования в качестве электричек.

Запыленная зеленая змея скорого поезда медленно подползла к перрону, возвещая о своем прибытии длинными оглушительными гудками, и, лязгая буферами, остановилась. Редкая толпа на перроне пришла в движение. Люди бежали к своим вагонам наперегонки с тетками, которые норовили всучить пассажирам выращенные в своих садах фрукты, вяленую рыбу, пиво и прочую снедь, пользующуюся спросом у бедолаг, вынужденных сутками маяться в душных железных коробках вагонов.

Проводник спального вагона открыл дверь тамбура, но не стал опускать подножку: на таких полустанках, где нет ничего, кроме грязи, нищеты, пьянства и мух, билеты в СВ никто не покупает, предпочитая пустить разницу в цене на приобретение горячительных напитков. Даже когда рядом с открытой дверью остановился бородатый дедок в обтерханном пиджаке и смешной помятой шляпе, проводник не удостоил его вниманием: старик явно ошибся адресом, приняв шикарный спальный вагон за свою вонючую плацкарту.

– Эй, сынок, – окликнул его зловредный старикан, который то ли ни черта не видел без очков, то ли не знал арабских цифр, а потому был не способен самостоятельно обнаружить свою ошибку, – как бы это мне в вагон-то войти?

– Найди свой вагон и входи на здоровье, – глядя поверх его головы скучающим взглядом, посоветовал проводник. – Это СВ, дедуля!

– А мне, внучок, СВ и надо, – огорошил его старикан. – Давай, милый, пошевеливай фигурой, стоянка заканчивается. Негоже мне, пожилому человеку, на ходу в поезд запрыгивать!

Озадаченный проводник откинул подножку, проверил у странного пассажира билет – вернее, сразу два билета, поскольку дедуля оказался привередой и не поскупился оплатить целое купе, причем от самого Новороссийска, – и потянулся, чтобы помочь ему с чемоданом, но старик отстранил его руку и с неожиданной легкостью поднялся по крутым ступенькам в тамбур, придерживая на одном плече лямки линялого и весьма увесистого на вид рюкзака.

– Чайку мне организуй, любезный, – насмешливо и, как показалось проводнику, высокомерно распорядился он и, протиснувшись мимо проводника, отправился на поиски своего купе.

В тот момент, когда расстояние между ними было минимальным, проводник уловил исходивший от старика запах. Он удивился еще больше, поскольку пахло от пассажира не застарелым потом и прокисшей мочой, как можно было ожидать, судя по его одежде, а дорогим табаком и тонким заграничным парфюмом.

Кит растолкал по местам свой немногочисленный багаж и сел у окна. Поезд дал гудок, деликатно лязгнул буферами, плавно тронулся и пошел, оставляя позади небольшой, утонувший в садах пристанционный поселок с облезлыми домишками, гнилыми заборами и кривыми немощеными улочками. На мгновение за окошком мелькнула и сразу же скрылась из вида выглядывающая из-за угла привокзального туалета пыльная зеленая корма брошенного на произвол судьбы «уазика»; поезд наддал, столбы и деревья под насыпью быстрее побежали назад, и вскоре поселок кончился, будто обрезанный ножом.

В дверь купе деликатно постучали, и заметно присмиревший проводник поставил на стол перед Павлом Андреевичем стакан чая. Зимин рассеянно кивнул в знак благодарности, запер за проводником дверь, разорвал пакетик с сахаром и стал, глядя в окно, помешивать ложечкой в стакане. Ложечка негромко позвякивала о стекло, под полом постукивали на стыках рельс колеса; вагон мягко покачивало. За окном мелькали пирамидальные тополя и выжженные солнцем пыльные кустарники ветрозащитных полос. Кит размешивал сахар в стакане, с удовольствием ощущая, как напряжение последних дней постепенно ослабевает, уступая место верной спутнице любого пассажира российской железной дороги – ленивой и благодушной вагонной скуке.

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, – вполголоса пробормотал Павел Андреевич и с удовольствием сделал первый, самый вкусный глоток обжигающего чая.

Глава 21

Чувство, которое следователь военной прокуратуры Жигалов испытывал, покидая ординаторскую хирургического отделения госпиталя, было близко к обмороку, и, даже если бы все больные вдруг высыпали из палат в коридор и принялись хором скандировать: «Обманули дурака на четыре кулака!» – это уже ничего не добавило бы к неприятным переживаниям Василия Степановича. Его действительно обманули, как ребенка, – просто погрозили пальчиком, и он, испугавшись, как неразумное, трусливое дитя, собственными руками загубил свою жизнь.

Его то и дело охватывало неконтролируемое бешенство, которое тут же исчезало, уступая место тупой безнадежности и покорности судьбе. Помнится, в детстве, в пионерском лагере, Вася Жигалов сел играть в шахматы со сверстником, и тот четыре раза подряд, посмеиваясь, поставил ему «детский» мат в три хода. Жигалову хорошо запомнилось впервые испытанное тогда чувство бессилия; он не понимал, что происходит, снова и снова делая классический ход е2—е4 и раз за разом наступая на одни и те же грабли. Это привело его в такую ярость, что он накормил удачливого соперника деревянными фигурами и от души треснул по черепу доской. Инцидент произошел при множестве свидетелей; будущего сотрудника военной прокуратуры заставили принести извинения, после чего потерпевший, оказавшийся парнем отходчивым и незлобивым, в два счета обучил его ставить пресловутый «детский» мат. Это оказалось настолько просто и примитивно, что юный Вася Жигалов тогда впервые усомнился в своих умственных способностях, которые прежде казались ему прямо-таки блестящими.

Теперь тот давний случай вспоминался едва ли не с нежностью. Как тогда все было просто, как легко и безопасно! Неприятности были мелкими и быстро забывались, а радостей было много, и запоминались они надолго. Впереди была вся жизнь – несомненно, прекрасная и интересная, полная подвигов и свершений. А теперь, по прошествии каких-то тридцати лет, оказалось, что впереди нет ничего, кроме нескольких дней, недель, месяцев или, если сильно повезет, лет, в течение которых ему придется прятаться и убегать. А почему? А потому, что какой-то не в меру изобретательный и предприимчивый докторишка опять, как в детстве, поставил Васе Жигалову мат