Шрам: Легионер - Сим Симович

командовал, орал команды, координировал секторы. РПГ попала в БТР рядом с ним, взрывная волна швырнула о камень — позвоночник сломан, ноги парализованы. Лежал, не мог двигаться, стрелял из положения лёжа, пока автоматная очередь не прошила ему грудь. Три пули, лёгкие пробиты, захлёбывался кровью. Орал что-то по-сербски, проклятия или молитвы, потом захрипел, забулькал, затих. Глаза открыты, смотрят в небо пустое, мухи садятся на лицо.

Эвакуировали его последним, через два часа, когда бой закончился. Шрам помогал грузить тело в мешок — тяжёлое, холодное, неудобное. Огромный серб, мастер рукопашной, убивший сотни врагов голыми руками, теперь просто мясо в чёрном пластике. Молния застёгнута до конца, лица не видно. Лучше так.

В рации голос капитана Леруа, формальный:

— Милош Маркович, двухсотый. Похороны завтра в Гао. Следующий рапорт.

Следующий рапорт. Всегда есть следующий. Смерть — просто пункт в списке, бумага для штаба, статистика для Парижа. Личность стирается, остаётся номер, дата, причина. Осколочное ранение. Огнестрельное. КВУ. Взрыв. Формулировки сухие, бюрократические. За ними — кровь, боль, последний вздох, пустые глаза.

Шрам курил у грузовика, смотрел на мешки с телами — шесть штук, чёрные, аккуратные, в ряд. Милош там, и ещё пятеро. Вчера пили чай вместе, шутили, жаловались на жару. Сегодня — груз двести килограмм на восьмерых, донесение для штаба, место на кладбище.

Андрей подошёл, встал рядом, молчал. Лицо осунулось, глаза запали, щетина неделями не брита. Похудел килограмм на десять за два месяца — жара, стресс, постоянные операции. Все похудели. Все осунулись. Война высасывает жизнь медленно, методично, оставляет скелеты в камуфляже, функционирующие, но мёртвые внутри.

— Милош, — сказал Андрей тихо, по-русски. — Блядь. Милош.

Шрам кивнул, затянулся, выдохнул дым.

— Да. Милош.

Больше сказать нечего. Слова не помогают. Не возвращают мёртвых, не облегчают потерю, не заполняют пустоту. Просто звуки, вибрации воздуха, бессмысленные.

Казах погиб в начале марта. Зачистка деревни, подозрение на склад оружия боевиков. Дома глиняные, узкие переулки, идеальное место для засады. Входили осторожно, проверяли каждую дверь, каждое окно. Казах шёл вторым в колонне, высокий, худой, автомат на изготовку. Дверь слева распахнулась, смертник выскочил, пояс шахида под одеждой, проволока в руке, глаза горящие фанатизмом. Орал «Аллах акбар!», дёрнул проволоку. Взрыв. Казаха разорвало пополам, буквально — верхняя часть отлетела метров на пять, нижняя упала на месте, кишки вывалились, кровь фонтаном. Ещё трое легионеров ранены осколками, один тяжело — живот вспорот, держится за внутренности, кричит, матерится, умоляет.

Шрам был четвёртым в колонне, волна зацепила, контузило, оглох на минуту. Встал, отряхнулся, посмотрел на то что осталось от казаха — две половины человека, метра три между ними, соединённые кишками и артериями растянутыми. Лицо узнаваемое — глаза открыты, рот тоже, застыл в крике последнем, незавершённом. Половина челюсти оторвана, зубы торчат.

Медик пытался спасти раненого с распоротым животом, но бесполезно — кишечник перфорирован, печень разорвана, кровопотеря массивная. Умер через пять минут, хрипел, плакал, звал маму. Двадцать два года, из Лиона, третья миссия. Имени Шрам не запомнил — легионеров много, новые прибывают постоянно, умирают тоже, не успеваешь привыкать.

Казаха собирали по частям, складывали в мешок. Работа грязная, тошнотворная — куски мяса скользкие, осколки костей острые, запах крови и кишок удушающий. Шрам помогал, молчал, лицо каменное. Руки в крови по локти, перчатки промокли насквозь. Внутри — пустота. Не злость, не горе, не ненависть. Просто пустота, расширяющаяся, поглощающая всё.

Андрей стоял в стороне, блевал у стены, согнулся, рыгал желчью. Видел много за три месяца, но к таким смертям не привыкнуть. Никогда.

Четверо русских погибли одновременно, в конце марта. Штурм здания в Киддале, трёхэтажка, укреплённая боевиками, пулемёты в окнах, гранаты на лестницах, мины у входов. Штурмовали по стандарту — граната внутрь, взрыв, вход, зачистка. Первый этаж прошли, второй тоже. На третьем ждала ловушка — дверь заминирована фугасом мощным, взрывчатка в стенах, потолке, полу. Дистанционный подрыв. Русские вошли первыми. За ними албанцы, ещё трое легионеров. Боевик нажал кнопку с улицы, наблюдал через окно напротив. Всё здание взорвалось — стены рухнули внутрь, перекрытия обрушились, огонь вырвался из окон.

Шрам был снаружи, на прикрытии, видел взрыв — столб пламени, дыма, пыли поднялся на двадцать метров, здание схлопнулось как карточный домик, превратилось в груду обломков за секунды. Ударная волна накрыла улицу, швырнула легионеров на землю, оглушила, ослепила.

Когда дым рассеялся — вместо здания развалины. Бетонные плиты, арматура, кирпичи, пыль. И тела под ними, погребённые, раздавленные. Разбирали три часа — лопатами, руками, прутьями, ломами. Нашли четырнадцать тел, опознали девять. Остальные — куски, фрагменты, невозможно идентифицировать.

Андрея нашли глубоко, под плитой бетонной, весом тонны две. Раздавлен полностью — грудная клетка сплющена, рёбра вдавлены в позвоночник, внутренние органы вытекли через рот, нос, уши. Лицо узнаваемое — очки разбиты, осколки в глазах, но черты сохранились. Шрам смотрел на него, на очкарика-диссидента, который стал легионером, братом, товарищем. Который делился водкой холодными вечерами, говорил по-русски, возвращал язык, связь с прошлым. Теперь — блин мяса под бетоном, ещё одно тело в мешке, ещё один рапорт.

Остальных русских нашли рядом — всех троих, все раздавлены, изуродованы до неузнаваемости. Опознали по жетонам, татуировкам, зубам. Сложили в мешки, погрузили в грузовик, отвезли в морг. Четверо за раз. Эффективно.

Албанцев тоже забрали — всех шестерых, погибли в том же взрыве. Арбен умер в госпитале ещё в январе — проломленный череп не зажил, инфекция, кома, смерть. Теперь вся группа мертва. Двадцать албанцев прибыли в сентябре. К апрелю — ноль. Стопроцентная убыль. Статистика идеальная для отчётов — показывает интенсивность боевых действий, уровень угрозы, необходимость подкреплений.

Шрам сидел у грузовика с телами, курил, смотрел в песок. Русская семёрка мертва. Андрей, Виктор, казах, ещё один парень из Воронежа, остальные трое — все мертвы. Пришли вместе, учились вместе, воевали вместе, умерли вместе. Справедливо, наверное. Братство до конца, до самого конца.

Внутри — трещина. Глубокая, расширяющаяся, раскалывающая что-то фундаментальное. Не горе, не боль, не ярость. Просто трещина. Что-то ломается, медленно, необратимо. Механизм даёт сбой, шестерёнки проскакивают, смазка высыхает. Машина изнашивается.

Легионер поднялся, затоптал сигарету, пошёл к казармам. Спина прямая, походка ровная, лицо непроницаемое. Профессионал. Солдат. Инструмент. Но внутри — пустота, холодная, тёмная, растущая.

Апрель выкосил остальных. Операции непрерывные — рейды, засады, зачистки, конвои. Боевики сопротивлялись отчаянно, потери росли с обеих сторон. Каждый день — похороны, каждая неделя — дюжина