Шрам: Легионер - Сим Симович

мешков, каждый месяц — рота тает, пополнения не успевают.

Ларош был мёртв с января, на башне, горло перерезано осколком. Бертран там же, миномётная мина, изрешечён. Гарсия — пуля в пах, истёк. Дюмон — граната в руках, взрыв, обезглавлен. Малик — автоматная очередь, умер с гранатой. Сантос — пытки, обезглавлен на камеру. Виктор — пуля в спину, позвоночник. Драган — нож в живот, кишки наружу. Милош — парализован, расстрелян. Казах — смертник, разорван пополам. Андрей и остальные русские — погребены под зданием, раздавлены. Албанцы — взрыв, все шестеро.

Список длинный, растёт каждую неделю. Имена, лица, голоса — стираются, сливаются, превращаются в монолитную массу мёртвых. Память не справляется, отказывается хранить подробности. Защитный механизм — забывать, чтобы не сойти с ума. Но забывать — предавать. Мёртвые заслуживают памяти, хотя бы памяти. Но память убивает живых.

К концу апреля из второй роты, которая прибыла в Мали сто пятьдесят человек, осталось сорок. Остальные — мертвы, ранены, контужены, эвакуированы. Треть боеспособных. Роту расформировали, остатки влили в другие подразделения. Шрам перевели снайпером в первую роту, работал один, без помощников, без товарищей. Лучше так. Не привязываться, не сближаться, не запоминать. Они всё равно умрут. Все умирают. Вопрос только когда.

Контракт заканчивался в мае. Четыре месяца, как обещали. Сто двадцать дней. Для Шрама — вечность. Для остальных — последние дни жизни.

Последняя операция — зачистка лагеря боевиков в горах, северо-восточнее Тессалита. Разведка нашла, авиация накрыла ракетами, пехота пошла добивать. Шрам на горе напротив, позиция снайперская, прикрывает штурм. Смотрит через оптику, как легионеры входят в дымящиеся руины, как добивают выживших, как собирают тела, свои и чужие.

Лица легионеров незнакомые. Пополнение прибыло в апреле, новобранцы, необстрелянные, зелёные. Через месяц половина будет мертва, остальные станут ветеранами. Или трупами. Цикл повторяется, бесконечный, неумолимый. Мясорубка работает, перемалывает людей, выплёвывает калек и мертвецов. Война — фабрика смерти, конвейер, производящий трупы промышленными масштабами.

Шрам смотрит, стреляет, убивает. Механически, без эмоций, без мыслей. Цель — выстрел — труп. Цель — выстрел — труп. Ритм успокаивающий, медитативный. Работа. Единственное что осталось. Убивать — единственный смысл, единственная функция, единственная цель.

Остальное умерло. Вместе с товарищами, с русской семёркой, с албанцами, с Милошем, с Дюмоном, с Маликом, со всеми остальными. Человек умер. Остался легионер. Инструмент. Оружие. Машина для убийства.

И трещина внутри, глубокая, широкая, непоправимая. Что-то сломалось окончательно, безвозвратно. Пьер Дюбуа, русский из Сибири, легионер с белым шрамом — надломлен. Функционирует, но надломлен. Работает, но повреждён. Живёт, но не существует.

Контракт закончился 15 мая. Вылет в Марсель, отпуск, награды, благодарности. Шрам сидел в транспортном самолёте, между новобранцами, которые ехали в Мали заменить мёртвых. Смотрел на них — молодые, наивные, полные надежд и иллюзий. Не знают что ждёт. Не понимают цену. Узнают. Через месяц, два, три. Если выживут.

Самолёт взлетел, Мали осталась внизу — пустыня красная, города серые, могилы свежие. Семьдесят товарищей там, в земле горячей, в могилах неглубоких. Семьдесят жизней за четыре месяца. Семнадцать смертей в месяц. Одна каждые два дня. Математика простая, статистика честная.

Шрам выжил. Один из всей второй роты, кого знал лично, близко. Все остальные — мертвы. Почему он выжил? Везение? Мастерство? Судьба? Бог? Не знает. Не понимает. Не важно.

Живой. Надломленный, но живой. И это проклятие, не благословение. Потому что жить дальше — нести груз мёртвых, видеть их лица в снах, слышать голоса в тишине, чувствовать вину, что выжил когда они нет.

Вина выжившего. Самая тяжёлая ноша. Тяжелее бронежилета, тяжелее оружия, тяжелее всей экипировки вместе взятой. Невидимая, неосязаемая, но раздавливающая.

Самолёт летел на север, в Европу, в Францию, в жизнь мирную, далёкую, чужую. Легионер смотрел в иллюминатор, на облака белые, на небо синее, на солнце яркое.

И чувствовал только холод. Внутренний, глубокий, всепроникающий. Холод пустоты, где раньше были товарищи, братство, связь. Теперь — ничего. Только он. Один. Всегда один.

Шрам, легионер, убийца, выживший.

Надломленный.

Но всё ещё функционирующий. Пока. До следующей миссии. До следующих смертей. До того момента, когда машина окончательно сломается. Или когда он сам окажется в чёрном мешке, ещё одним номером в списке, ещё одной статистикой для штаба.

Вопрос только времени.

Всегда вопрос времени.

Марсель встретил дождём — мелким, холодным, противным. Май, но весна северная, не африканская. Шрам вышел из казарм с вещмешком через плечо, в гражданской одежде — джинсы, куртка чёрная, ботинки. Награды получил утром, формально, в кабинете полковника. Медаль за отвагу, нашивка на рукав, бумага с благодарностью. Массон пожал руку, сказал что-то правильное про долг и честь и службу. Шрам кивнул, забрал бумаги, вышел. Слова пустые, ритуал пустой, всё пустое.

Отпуск десять дней. Потом решение — продлевать контракт или увольняться. Полковник намекнул что легион всегда рад профессионалам, особенно снайперам с таким послужным списком. Шрам промолчал. Не знал что решит. Не думал об этом. Думать — больно. Лучше не думать.

Город был чужим. Улицы широкие, чистые, машины блестящие, люди сытые. Кафе, магазины, витрины, реклама. Жизнь мирная, благополучная, безопасная. Никто не боится снайперов, смертников, миномётов. Никто не падает в грязь когда слышит выстрел. Никто не проверяет дороги на мины, подвалы на боевиков, крыши на угрозы. Просто живут. Обычно. Спокойно.

Шрам шёл по улицам, смотрел на людей, не узнавал мир. Четыре месяца в аду, вернулся в рай, но рай чужой, ненастоящий, декорация картонная. Люди смеялись, разговаривали, целовались, жили. Он смотрел на них как на другой биологический вид — далёкий, непонятный, недостижимый. Они не знали войны. Не видели смерти. Не убивали. Не теряли всех кого знали за четыре месяца. Счастливые, наивные, живые. Чужие.

Первый бар нашёл через час — дешёвый, грязный, на окраине, возле порта. Рабочие, грузчики, моряки, шлюхи. Никаких буржуа, туристов, студентов. Нормальные люди, грубые, честные. Сел за стойку, заказал пастис, выпил залпом, заказал ещё. Бармен налил молча, не спрашивал. Видел таких — военные в отпуске, пьют молча, быстро, жёстко. Лучше не беспокоить.

К вечеру перешёл на виски. Пастис слишком лёгкий, не глушит память, не тушит пожар в голове. Виски лучше — крепкий, обжигающий, одурманивающий. Пил медленно, методично, стакан за стаканом. Алкоголь заполнял пустоту, тёплый, вязкий, спасительный. Лица товарищей размывались, голоса затихали, трещина внутри притуплялась. Не исчезала, но притуплялась. Временно. Достаточно.

На третий день нашёл