Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Палавек сделал вид, что ищет задвижку, чтобы приотк­рыть окно.

—   Стало душно.

—  О, прошу вас! Мы едем в горах, вокруг сырость и холод. Мне нельзя простужаться!

—     Хорошо, — согласился он. — Я не причиню вам зла. Взамен вы будете в точности исполнять мои приказания. По приезде в Чиенгмай я понесу ваши вещи и вы вообще будете обращаться со мной, как с человеком, которого вы давно знаете. Мы выйдем первыми... Вы потребуетесь мне дня на два-три... Управляющему «Шип-кафе», чтобы не суетился, позвоните и скажете что-нибудь в том смысле, что неожи­данно в автобусе встретили подругу... В какой гостинице вас ждут в Чиенгмае?

—   Управляющий говорил про «Порнпинг».

—    Позвоните туда и скажете, чтобы они передали этому управляющему, когда он начнет вас разыскивать, что подру­га повезла вас к себе погостить на денек. И намекните, что сделала так, дескать, чтобы Цзо не привязывался сразу. На­мекните, все устроится... Договорились?

Он приказал ей вытянуть руки. Связал запястья ремеш­ком от сумки. И провалился в сон.

Пробудился рывком.

Мутное утро тянулось за окном. Желтая вата — прони­занный солнцем стелющийся туман — липла к стеклу. Авто­бус сбавил скорость, хотя до Чиенгмая, судя по километро­вым столбам, оставалось не меньше получаса. Тянули на подъем. Типпарат спала. Укрылась пледом, положив связан­ные запястья на подлокотник, а на запястья щеку. Концы ремешка и волосы перепутались.

Ощущались высота и север—в гуаябере становилось зяб­ко. Он выждал, пока «Изузу» свернул с магистрали влево. Над водителем и городом в переднем стекле вставали высвечен­ные солнцем изумрудные горы.

—  Госпожа Типпарат, — позвал он. — Извольте проснуться...

—    Господа! — заорал кондуктор. — Конечная! Конечная остановка! Прибываем на площадь перед почтамтом. Там же напротив вокзальная площадь, где можно найти такси и...

Шаг у нее был широкий, уверенный и легкий даже в качающемся автобусе. Платье из светло-коричневого шелка и кремовый жакет подчеркивали рост. Палавек плелся сле­дом с ее сумкой. Пассажиры косились на продранную гуаяберу и перепачканные брюки.

На площадке перед дверью Типпарат властно спросила кондуктора, действительно ли через минуту прибывают, уп­рекнула Палавека вполне натурально за то, что едва плетется, и принялась, пользуясь тем, что «Изузу» едва полз, прихора­шиваться перед зеркальцем, усевшись на боковом сиденье кондуктора у двери. Проложила пудрой полоску снизу вверх на носу. Волнения не выдавала, хотя перед тем, как встать с кресла, Палавек еще раз предупредил: лишнее движение или слово, он открывает огонь.

Со стороны пакгауза вылетели мотоциклисты. Выхлоп­ные трубы форсированных двигателей выли. Взмокшие, се­менящие от усталости пехотинцы в касках, съезжавших на глаза, с подпрыгивающими и болтающимися подсумками, толпа каких-то людей в форме, по виду почтальонов, с но­силками й противогазными сумками толкали и затирали пассажиров, вытискнвавшнхся из автобуса.

Водитель едва открыл багажные отсеки.

Чемодан Типпарат, огромный и тяжелый, не давал воз­можности идти быстро. Палавек потянул женщину в сторону железнодорожных путей за почтамтом. Они спотыкались о рельсы, чугунные шпалы, извивающийся в грязной со сле­дами мазута мочалистой траве кабель.

Бетонный забор, в который они вскоре уперлись и вдоль которого пошли, поднимался метра на два с половиной, по­верху кудрявились мотки колючей проволоки. Стучало в ви­сках, но Палавек отказался от помощи Типпарат. Поблед­невший, в жеваной одежде, попытался шутить:

—     В некотором роде вы являетесь военнопленной. Со­гласно международным правилам, военнопленных нельзя подвергать принудительным работам.

—    А если будем считать, что я сдалась по собственной воле, перебежчик?

Ржавая, с полустертой надписью «Только для персонала» и выцарапанным нецензурным ругательством дверь вывела на пустырь, заросший мочалистыми кустами. Дальше тяну­лось шоссе, обсаженное эвкалиптами, за которыми видне­лись серые бараки под гофрированными крышами. К ним лепились шалаши и хижины, сколоченные из ящиков, кар­тона, жестянок и досок. Кое-где из тонких труб тянулись жиденькие дымки.

—   Там, на другой стороне дороги, район бараков Кавила, потом вдоль реки потянется Лампхун-роуд. Дальше, в за­речье, иная жизнь и цивилизация, в том числе «Шип-кафе», вокруг которого теперь и будет развиваться после моего при­езда славный город Чиенгмай или, как бы сказал управляю­щий «Шип-кафе», северная роза, — сказала она.

Ветер с реки, поплутав по переулкам бидонвиля, пропи­тывался запахами тухлятины, сушеной рыбы, вспаханных на помойках огородов, болота, сырых тряпок и дыма. Ее длинные волосы отбрасывало на плечи.

—   Я не знаю этого города, — сказал Палавек. — Пошли в сторону бараков. Мне холодно на ветру... Вы не могли бы что-то набросить сверху? Для этой местности у вас несколь­ко нескромный туалет.

—  У меня нет ничего... похуже.

Палавек поманил рикшу, курившего штучно купленную сигарету под рогожным тентом бродячей торговки. Коляска его была иной, чем на юге, походила на те, которые видел в Лаосе. Рикша крутил педали, ерзая на седле латаными шор­тами. Чемодан и Типпарат ехали на обтянутом голубым пластиком сиденье. Палавек шел следом. Тянулся коридор неоштукатуренных блочных стен с ржавыми монтажными крюками. Грязные стекла не отражали солнца. Краска на дверях ходила трещинами и разводами, лупилась.

—    Почему тут не живут? — спросил Палавек.

—      Никто не может платить столько, сколько заломила строительная компания. Дешевле выжидать, кто первый ус­тупит, — сказал рикша. Он оглянулся на Палавека: не быстро ли крутит педали?

—   А что там внутри?

—   Квартиры...

—   Поблизости есть телефон?

—    Я видел аппарат в баре «Приют гуляк». Это дальше, в сторону электростанции. Только вот работает ли... Я видел аппарат через открытые двери.

Палавек протянул ему красную кредитку. В глазах рик­ши, возраст которого не поддавался определению, вспыхну­ло любопытство.

—   Сотенная?

Он снял соломенную шляпу.

—      Все — тебе. И ты нас не видел. Никогда. Нигде. И в особенности здесь и сейчас.

—    Понял...

Рикша не добавил слово «господин». Он хотел сказать принятое в квартале «брат». Роскошная дамочка в счет не шла. Мало ли что случается в жизни. Ни сотенная, ни гуаябера его не обманывали. Человек урвал удачу, ищет прибе­жища. Плохой человек или богатенький искал бы в ином месте, в заречье.

Он поднял подушку сиденья, пошарил под ней и протя­нул Палавеку стальной прут.

—   Такая запчасть пригодится?

И разогнал коляску вдоль пустынной улицы, на перекре­стке перевел ее, накренив, на два колеса, оглянулся, блеснул красными от бетеля зубами, исчез в проулке.

Дверь подалась нелегко. Подопревшие доски не держали ни гвоздей, ни шурупов. Выставив филенку, Палавек втолк­нул внутрь Типпарат. Треснул шелк, зацепившийся в проло­ме. Потом вдвинул чемодан, пролез сам и аккуратно принаживил доски на место.

В затхлом помещении, затянутом паутиной, засыпанном пылью и засохшими насекомыми, сквозь жалюзи и решетки едва пробивался свет. Квартирка состояла из комнаты с вы­городкой для кухни и глухого чулана с жестяным баком для воды и туалета. Деревянные рамы с веревочными гамаками служили кроватями. На салатовых лопастях потолочного фена тараканами чернели пятна ржавчины.

Палавек сдвинул одну раму — скрежет и пыль — к двери, перегородил вход.

—    Отдыхайте, — сказал он. — Сегодняшний день свобод­ный. Вы гостите у подруги.

Она улыбнулась, знакомо кривя рот.

Растянувшись на веревочной сетке, провисшей почти до полу, смежив веки, он вдруг сообразил, что Типпарат улыб­нулась не плоской шутке. Ему?

—       Госпожа Типпарат, — сказал Палавек, прокашливая хрипотцу,—я хочу попросить... Вы позвоните завтра Майклу Цзо и назначите свидание... Придумайте повод. Есть тут приличное место поблизости? Может, «Приют гуляк»?

Он сел. В комнате ее не было. Цветастый кусок материи, видимо, из ее профессиональных запасов, свисал с потолка двери в чулан. Оттуда доносился шум передвигаемого бака.