«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

Последним, как вы уже догадались, покидал дом Бубонов Михаил Ховрашкевич или совсем не покидал его. Он мог переспать и здесь, найдя в Бубоне единственного своего собеседника и друга.

РАЗДЕЛ XVI

в котором рассказывается о черной ночи, днепровских бакенах, старой липе и ее шепоте, отличниках химии, поцелуях и других прозаических атрибутах.

Ночь, как черный лохматый пес, ласкалась к подножию Владимирской горки, пряталась в кустах, просиживала до утра под деревьями и в подъездах больших серых домов. Она лизала своим влажным холодным языком днепровский берег и ноги Евы, опущенные в древние воды Славутича. Подносила на трепетных листьях деревьев как на ладонях густую и синюю прохладу, наполняя ею грудь Сидалковского, сидевшего рядом с Евой и дышавшего по методу йогов. Ночь пьянила их озонной свежестью и время от времени, подмигивая сине-оранжевыми огнями старых опытных бакен, кричала в темноту тревожными сиренами пароходов.

Ева, опершись ногами на ажурное металлическое ограждение, села на скамью рядом с Сидалковским и замолчала. В ней, словно в гавайской гитаре, оборвалась самая звонкая струна, и она стала тихой и молчаливой до неузнаваемости. Зато Сидалковский расцветал, как бархатец. Он был уверен, что это молчание нужно считать своим достижением. Оно ничего не стоит, но доставляет удовольствие.

— Я замерзла, — вздохнула синяя киевская ночь устами Евы.

— Под моим взглядом? — спросил днепровский бакен простуженным голосом Сидалковского.

— Я не летучая мышь и не сова, — сказала Ева. — Ночью не вижу. Только чувствую.

— Я тоже, Ева, — Сидалковский снял пиджак, купленный в свое время Карапет-старшей, и коснулся Ева покатых, как трамплин, плеч. — Это самые счастливые минуты в моей жизни, Ева.

— Не лгите, Сидалковский, — сказала Ева. — Вы только умеете хорошо говорить.

— У человека все должно быть хорошим, — процитировал Сидалковский, — и мысли, и слова, и почерк.

Ева больше, кажется, не слушала его, только время от времени прижималась к нему, как днепровская волна к нагретому за день берегу. Сидалковский молчал, прислушиваясь к ритмичному, но усиленному избиению собственного сердца и плеску днепровских волн. Ева тяжело и протяжно, как отдаленный звук парохода, вздыхала.

— Ева, — попросил Сидалковский. — Не вздыхайте так, а то мне хочется плакать.

— Вы нехороший, Сидалковский, — она вздохнула еще раз.

— Йоги рекомендуют вздыхать, как и дышать, носом.

— Сидалковский, обнимите меня, — вдруг попросила Ева.

— Интересно, а что я в таком случае до этого делал? — спросил Сидалковский.

— Разве это объятия, Сидалковский? Скажите, а как вас зовут?

— Разве вам это заменит то, что вы предлагаете? — Сидалковский стыдился своего имени, как и настоящей фамилии. Он считал их безнадежными архаизмами и потому всегда представился только так: Сидалковский. Иногда к фамилии прибавлял вымышленный для него Ковбиком титул: «Граф Сидалковский — аристократ из Вапнярки». Это ему нравилось, и он полушутя, полусерьезно постоянно это подчеркивал. Имени он почти не упоминал, потому что новая фамилия заменила ему все.

— А как ваша настоящая фамилия, Ева? — Сидалковский наконец обнял ее, прижал к себе.

— Чуприна, — ответила Ева.

— Чуприная? — переспросил Сидалковский.

— Нет, Чуприна. Упор на «а». Это фамилия моего отца Чуприна, — поправила Ева. — А я Чуприна. На меня в Индустриальной Балке так все говорили. А теперь я Гранат. Это мой артистический псевдоним.

— Какой?

— Артистичный, — повторила Ева.

— Гранат, — Ева сказала "Гранат" по старому украинскому правописанию, в котором кроме буквы "г" была еще и "г". — Гранат для артистки — это больше подходит, не правда ли, Сидалковский?

— А что вы делаете, Ева, в театре?

— Играю роли.

— Уже?

— Что "уже"?

— Так быстро? Вы ведь только на днях устроились…

— Я пока репетирую.

— Какие роли, если не секрет?

— Разные. Джульетты, Капитанки, Анну на шее…

— Странно, а мне говорили, что вы воспроизводите шаги за кулисами сцены. Иногда хлопаете галошами по полу, имитируя выстрелы…

— Это ложь. Для выстрелов есть пистолеты. Я играю в массовых сценах и готовлю уже роли. По крайней мере, мне так режиссер сказал: Ева, готовьтесь к серьезной роли. Вот я и готовлюсь, — обиделась Ева.

— Ну ладно, — перешел Сидалковский на тон председателя местному Финдипошу. — Что вы Адама обижаете?

— Слушайте, Сидалковский… — Ева отодвинулась и, целясь взглядом прямо в глаза, добавила: — Я не люблю морали, а ее теперь все читают. И потому столько безнравственности… Сидалковский, я начинаю у вас разочаровываться. Мы ведь не на профсоюзном собрании. Уберите свой пиджак. Он мне перестал нравиться.

— Кто?

— Ваш пиджак

— Как Адам?

— Нет, как вы. Адам не люди на золото, — сказала Ева. — Он мне верен, как… — Ева не нашла, с чем сравнить, и запнулась. — Не то что вы, Сидалковский. Он любит меня до безумия!

— Так почему вы этого не цените?

— Не знаю. Мы, женщины, по-видимому, все одинаковы. Тех, кто нас по-настоящему любит, не любим, а за теми, кто на нас смотрит, как на игрушки, умираем.

— Символично, конечно.

— Что символично?

— Умираете символически.

— Вам все смешки, Сидалковский.

— Зачем же вы женились, Ева? Да еще и таким образом…

— А вы знаете как?

— Ваш Адам похож на несовременный магазин: у него что под прилавком, то и на витрине. Мне Адам рассказывал, как он впервые отважился жениться. Я не поверил.

— Почему впервые?

— Потому что я уверен, что ему придется жениться еще и во второй раз.

— Вы так думаете?

— Я убежден, Ева. Возможно, только не так. Неужели это верно?

— А что тут удивительного? Он сказал, а я решила проверить. Он оказался человеком. Первым, который не обманул меня. А еще я вышла за Адама так потому, что меня до этого один такой, как вы, красавец обманул. Обещал жениться на мне, а взял другую. Я немедленно вышла за Адама. Назло ему. Да еще в Киев переехала. Теперь они мне все завидуют. И он тоже, — Ева вытащила сигарету и закурила.

— Вы курите, Ева?

— А что тут удивительного? — пустила она дым кольцом. — Вы что, никогда не видели курящих девушек?

— Напротив, Ева: я давно не видел девушек, которые не курят.

— А вы что — «против»?

— Почему я должен быть против, когда вся Европа за?

— Слушайте, Сидалковский, а что вы скажете Адаму, когда он вас спросит, с кем теперь Ева встречается?

— Я ему скажу то, что и вчера: Адам, наберитесь мужества и выслушайте до конца — Ева влюблена в меня.

— Как вы самоуверен!

— А что я скажу ему, что Ева самим богом создана для меня. Она такая же, как я. Точно. Только она женского рода, а я мужского… Глаза Адама будут кричать, словно крылья птицы,