«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

день рождения Музы Бубоновой, и немного отдохнуть.

— Карлуша, — так Мацеста Елизаровна обращалась к Карлу Ивановичу в минуты и дни, когда он приносил прогрессивку и премиальные, или тогда, когда она намеревалась рассказать ему что-нибудь такое интимное, что могло и не понравиться мужчине. — Карлуша, бери, милый, стул и забирайся ко мне. Немного отдохнем, пока гости придут. А то я с утра так набегалась.

Карло Иванович брал табуретку, покрытую опавшей листвой и гусеницами, подносил ее к гамаку и осторожно, балансируя в воздухе, становился на нее. Ножки табуретки глубоко входили в мягкую и теплую землю, а Карл Иванович, нагибаясь, неожиданно вваливался, словно мешок с картофелем, в гамак, угрожая оборвать шелково-капроновые повозки.

— Карлуша, — притворно сердилась Мацеста Елизаровна. — Ты так меня раздавишь.

Карло Иванович в ответ только довольно улыбался. Некоторое время, легонько покачиваясь в двухместном гамаке на одной большой, как перина, подушке, они смотрели в высокое голубое небо с белыми, словно разрыхленная вата, тучками и прислушивались к чуть слышно перешептывающимися листочкам. Каждый из них о чем-то мечтал и думал о своем.

— Карлуша, — после определенного молчания нарушила садовую идиллию Мацеста Елизаровна, которая давно собиралась что-то сказать Карлу Ивановичу, но все будто не решалась, — А скажи мне, мой милый, что бы ты поступил, если бы я вдруг тебя предала? — Она повернулась на бок и пристально взглянула в мечтательные глаза Бубона.

— Я бы этого не перенес, — честно признался Карл Иванович.

— А что ты сделал бы?

Карло Иванович задумался. Сначала он хотел сказать, что утонул бы, но, поскольку очень боялся холодной воды и купаться в реке, сказал:

— Я бы, наверное, повесился. Это, говорят, самая сладкая смерть.

— Так ты бы еще размышлял?

— Почему? — обиделся Бубон.

— А зачем же ты говоришь «наверное»? Скажи просто: "Я бы повесился".

— Я бы повесился, — повторил Карло Иванович.

— А если бы я соблазнила… министра? — Мацеста Елизаровна прищурилась и еще пристальнее посмотрела на Карла Ивановича.

Карло Иванович не прищуривал глаз, он тоже повернулся на бок и посмотрел на Мацесту Елизаровну. Выражение ее лица было совершенно серьезным, и все говорило за то, что она на это пошла бы, если бы вдруг пожелал министр.

— Министра? — медленно переспросил он. — А почему это тебе вдруг пришло в голову?

— Ты не поверишь, но сегодня, когда я шла отбирать свое платье в ателье, смотрю, мне дорогу переходит… Кто бы ты думал?

— Министр финансов! — выпалил Карло Иванович и поднялся на локте.

— Представь себе! Он был без машины. Шел пешком. Почти в таком костюме, как у тебя в шкафу. Я посмотрела на него, а он на меня. Ну совсем просто. Ну, будто он не министр финансов, а бухгалтер «Финдипоша». Я ему благодарно усмехнулась, а он мне. А потом я не сдержалась, кивнула ему головой, словно говоря: «Здравствуйте!»

— А он что? — Бубен почувствовал, что у него под лопатками что-то зашевелилось, но что именно — он не знал, да и не хотел в эти минуты знать.

— А он… Знаешь, Карлуша, он совсем просто, ну, как мы с тобой, говорит: «Здравствуйте!» Еще раз улыбнулся и вошел в аптеку.

— Без машины? — уточнил Бубон.

— Без машины, — ответила Мацеста Елизаровна.

— И без охраны? — поинтересовался Бубон.

— И без охраны.

— А что ты?

— А что же я? Давай, думаю, постою. А может, это и не министр — раз без машины. Стою, стою, когда это подходит.

— Министр? — вырвалось у Карла Ивановича.

— Нет, милиционер.

— И что?

— Козырнул и спросил: «Вы кого-то ждете?»

— А ты ему что?

— А я и говорю: «Жду». А сама даже киплю. А тогда: «Министра жду».

— А что он?

— Только козырнул и произнес ласковым тоном: «Простите». А в это время выходит министр. Снова мне улыбнулся, некоторое мгновение постоял и пошел пешком дальше.

— В черный лимузин не садился? — переспросил Бубон.

— Не садился.

Бубен задумался.

— Это не министр, — уверенно сказал Карло Иванович. — Министр без машины не может. Я никогда не видел министра без машины.

— Карлуша! — грозно посмотрела Мацеста Елизаровна.

— Ну, что ты, уважаемая, — Карло Иванович замолчал и поскреб для чего-то лысину. Некоторое время он молчал, словно сверяя какие-то цифры, которые неожиданно начали не сходиться, а потом сказал: — Против министра… конечно, если это был он, я не возражаю. Но знаешь что, Мать…

— Что, Карлуша? — насторожилась Мацеста Елизаровна.

— С одним условием…

— Какой?..

— Чтобы назначил меня своим помощником.

— Я подумаю, — согласилась Мацеста Елизаровна. — У меня есть одна знакомая модистка…

Она не договорила. Вдруг где-то мелодично пробили часы.

— Боже, четыре часа дня! — вскочила Мацеста Елизаровна. — А ведь мы гостей пригласили на пять…

— Ничего, — успокоил ее Карл Иванович. — Мы гостей пригласили на пятую с тем расчетом, чтобы они прибыли хоть на седьмой. А в двадцать пятнадцать… — Бубон любовно посмотрел на Мацесту Елизаровну, словно говоря: «Вишь, я помню» (именно в эти минуты появилась на свет Мацеста Елизаровна, неизвестно только, сколько десятков лет назад).

Она наклонилась к нему, по-матерински коснулась губами лба:

— Спасибо тебе, Карлуш, какой ты внимательный!

Именно в двадцать пятнадцать Карло Иванович планировал произнести первый тост и выпить первую рюмку до дна. А там уже как кто хочет. У Бубона никто никого не насиловал, никого здесь не заставляли больше, чем он может, и никому не угрожали выливать водку или вино за шиворот, если он не выпьет до дна.

— У нас демократия, — гордился своим семейным укладом Бубон, никогда не отмечая, что в доме старшая Мацеста Елизаровна. — Но первую рюмку за именинницу нужно до дна. По традиции.

Гости, как обычно, прибывали постепенно и несвоевременно. Первым, конечно, приехал Сидалковский, потому что он считал, что точность — это только вежливость королей и аптекарей, но не гастрономических продавцов. Однако учитывая, что ни к одной из этих профессий он не имел никакого отношения (он относил себя к чему-то среднему между королем и провизором), нигде никому об этом лично не говорил. Подкатил Сидалковский к дому Бубона на черной частной «Волге», нанятой за последние рубли, и остановился напротив металлических ворот Карла Ивановича. Из окна нарядного домика Бубонов доносились волшебные жареные запахи — настолько густые и острые, что Сидалковский потерял красоту слова и артистические жесты, с которыми он что-то долго объяснял частнику, как своему собственному шоферу. От тех запахов содержание их разговора стало неинтересным, и водитель отъехал от Сидалковского с намерением больше никогда сюда не возвращаться, хотя Евграф напомнил ему вслед:

— Не позже двадцать третьей!

Мацеста Елизаровна выглянула из окна, из которого выглядывала натянутая ослепительно-белая занавеска, похожая на