«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Но откуда такие сведения? Это о папе ходят легенды, что он очень богат и золото, но то неправда, Сидалковский, то вымысел. У нас только и золото, что на пальцах…

— Я вам верю, Зося, но физический труд еще никому не мешал. Пусть Грак поработает. Человек живет мечтой — не разбивайте ее, потому что тогда придет разочарование и проза. Поверьте мне, Зося.

Зося ему верила.

— Вскоре он и сам успокоится, вспомните меня, — бросил ей вслед.

Когда за Зосей захлопнулась дверь, Сидалковский стал в позу адмирала Нельсона перед боем и задумался. Сразу о нескольких вещах. Что это за монета, которую генерал зашил в пиджак? Что за карта, найденная в генеральском погребе? Куда идти: немедленно двинуться к Чудловским или на перемирие с Карлом Ивановичем Бубоном, совпадающим с днем рождения Мацесты Елизаровны?

Беспокоило его загадочное поведение Грака и Евы Гранат. Первый искал сокровищ, о которых где-то пронюхал, второй — приключений, без которых, очевидно, не могла жить. Сегодня он должен был встречаться с Ией и отправить письмо и лекарство матери в Вапнярку. Ковбик требовал путевок и командировок. А еще Сидалковский думал о встрече киевского "Динамо" с мюнхенской "Баварией".

У Сидалковского в голове все перемешалось, как карты в колоде. Он не знал, с чего начать и куда уйти. Игра вроде бы началась, но он уже успел набрать лишних карт. Теперь представилась, кажется, возможность ходить, однако он не знал, из какой именно. Карт, как и мыслей, было много: все разные — ни одной парной…

Ему вспомнился тот вечер, когда Грак во второй раз согласился занести заявление в загс. Все в доме Чудловских были радостны, возбуждены. Даже вечно мрачный и загадочный Филарет Карлович походил тогда на человека, который поставил перед собой какую-то определенную цель и вроде бы достиг ее. Жизнерадостный и оптимистично настроенный Грак напоминал австралийскую канарейку, которая, наконец, акклиматизировалась, привыкла к клетке и теперь начала вытихивать курским соловьем.

Филарет Карлович, пьяный от счастья или от коньяка, наклонялся все время к уху Сидалковского и шептал ему намеками, что он обо всем догадывается: Сидалковский, мол, не тот, за кого себя выдает. И он его все равно любит, как родного сына, и хочет ему сделать маленький презент, как он говорил, с жестким ударением на первом «е»

— Вы мне на ночь оставьте пиджак, — говорил Чудловский, — у вас немного рукава отряхнулись. Тезя подлатает.

Это Сидалковскому не совсем понравилось, но в принципе он не возражал, хотя никаких «обшарпанных» рукавов у себя не замечал. Спать он остался у генерала… Испытывал, как он говорил, шестым чувством, что здесь что-то не так, что эта вечерняя загадочность к утру должна была проясниться. И не ошибся.

Проснулся Сидалковский от скрипа двери. На пороге в домашних туфлях, с пиджаком в руках стоял Чудловский. Он таинственно приблизился к стулу, повесил на его спинку пиджак, и заметив, что Сидалковский открыл глаза, сказал шепотом:

— Придете домой, распорете плечо и вытащите то, что я вам туда зашил. Это мой презент…

Сидалковский с нетерпением возвращался в Киев. Ему все время казалось, что сегодня электричка не едет, а ползет, а этот непонятный предмет мозолит ему плечо и раздражает своей загадочностью душу. «Что там? Что там? Что там?» — выстукивали на стыках колеса электрички.

— Черти и что, — выругался, как всегда, Сидалковский, нанял на вокзале такси и помчался со всех сторон к себе.

Сняв пиджак, он вывернул его и принялся ощупывать плечики. Действительно, под одним из них было зашито что-то круглое, похожее на пуговицу. Сидалковский горел от нетерпения. Торопливо распорол ватную подушечку — и вдруг с нее на пол упала золотая царская монета.

— Для полного счастья у меня еще не было только золота, — Сидалковский поднял монету и, не зная, что с ней делать дальше, дважды подбросил на ладони.

В дверь постучали. "Кого там несет так рано?" — подумал он и пошел открывать.

На пороге стояла Ия. Она, очевидно, только что вышла из парикмахерской и хотела показаться Сидалковскому во всей своей утренней красоте и обольстительности. Ия пахла духами, весной и далекими воспоминаниями о настоящей любви. Но Сидалковский думал о своем — Ия сегодня его не интриговала. Он пустыми глазами смотрел на ее напудренное лицо, прическу, похожую на соломотряс, из которого можно было сделать два огромных парик для Бубона и один для его жены.

— У тебя что, перегорел электрозвонок? — спросила она, чтобы хоть как-нибудь нарушить это удручающее молчание.

Сидалковский подошел к выключателю, включил его: света действительно не было.

— Тебе нравится мое платье? — повернулась Ия перед ним, демонстрируя свои женские прелести, которые были четко подчеркнуты новым платьем, плотно облегавшим ее формы. Платье, как и пиджак Сидалковского, переливалось такими жгуче-серебряными блестками, что Евграф прищурился и немедленно схватил черные очки.

— Вот платье, — сказал он, наигранно обнимая его за плечи. — Одних блесток на всю мою люстру хватило бы.

Ия счастливо ухмылялась.

— А что вы скажете на это? — не удержался Сидалковский и подбросил золотую монету на руках.

— На зубы? — прозаически спросила Ия и тем самым задела Сидалковского за болезненное.

Он взглянул ей в глаза, как на витрину магазина, и сам себе сказал: «На витрине одно, а под прилавком другое».

— Сидалковский, нам нужно поговорить, — это прозвучало холодно и предостерегающе.

Сидалковский не любил такого ледяного тона.

— Только не сейчас. Меня ждут подвиги и «Финдипош».

Расстались тоже холодно. Сидалковский поймал себя на том, что смотрит на Ию как на давно знакомую кинокартину, в которой неожиданно вместо ожидаемой героини появляется другая и, оттеснив Ию назад, предстает перед ним крупным планом. «Ева, — догадался Евграф. — Это Ева!» Обняв для приличия Ию за плечи, тихо сказал:

— Не сердись. К вечеру…

И вот сейчас он находится в своем кабинете. Стоит, красиво скрестив руки на груди, и смотрит куда-то за горизонт. Затем решительно подошел к телефону и набрал номер.

— Это вы, супергений? — спросил он Грака. — Не могли бы вы украсить своим присутствием мой кабинет?

— Что-нибудь важное?

— В основном для вас. Чтобы вы не мучались, пока будет пересекать коридор, коротко скажу: я на пути к вашему Клондайку. Первая жар-птица… Вы крепко держитесь за столик?.. Так вот, повторяю: первая жар-птица у меня в руках.

Грак бросил трубку и через секунду уже был в кабинете Сидалковского. Держался он независимо, надменно, нагло улыбался, будто спрашивая: «Ну?» Сидалковский свысока взглянул на него и сказал:

— Смотрю на