Чешская сатира и юмор - Франтишек Ладислав Челаковский

хотя ей не исполнилось еще и восемнадцати лет, ни одна из ее приятельниц, даже намного старше ее, не умела так бойко отвечать на вопросы и так изворачиваться в ответах, как наша Лизинка. При этом поведение ее было безукоризненно, и даже всеведущая старая кузнечиха, которая о каждом кое-что знала, не могла сказать о ней ничего дурного — разве только то, что однажды видела, как Лизинка в перчатках вязала чулки. Но эта клевета не произвела впечатления на общество, так как старуха пекариха клялась самим господом богом, что чулки Лизинке Лорберкранц доставляют из Праги.

Не удивительно, что у столь божественного существа было много поклонников: деньги и красота властвуют в Новом Раю так же, как и всюду.

Не успела Лизинка расстаться с куклой, как со всех сторон нахлынули женихи и в экипажах, и просто на подводах, и в санях, и верхом — бравые ребята со шпорами и без шпор, усатые и безусые. Но пан Лорберкранц вел себя так, как положено вести себя в подобных случаях порядочному родителю, и урезонивал нетерпеливых юношей, а Лизинка потешалась, точно дитя, наблюдая, как ее женихи с вытянутыми лицами покидают их дом.

Но, увы! — как и все красавицы до девятнадцати лет, наша Лизинка после каждого дня своего рождения становилась на один год старше, и, конечно, отговорка пана Лорберкранца, с помощью которой он обыкновенно выпроваживал женихов, — дескать, его дочь еще дитя, — эта отговорка казалась все менее убедительной. А когда, наконец, сама Лизинка в семнадцатый день своего рождения попросила любящего родителя не считать ее отныне ребенком, пану Лорберкранцу пришлось навсегда проститься со своей излюбленной отговоркой.

С тех пор судьбу Лизинки решал не только отец, но и она сама. Тот, кто хотел на ней жениться, должен был нравиться не только отцу, но и ей, и вопрос этот решался сообща, так как пан Лорберкранц отдавал жениху поместье, а Лизинка — руку. Не берусь утверждать, что некоторые женихи ради поместья мерили дорогу к Новому Раю, но все же осмелюсь сказать, что только ради ее руки в этот путь мало кто пускался. Вот мое мнение, а вообще-то кто знает!

Женихи ездили без конца.

У пана Лорберкранца, как почти у всякого, была своя голова на плечах, а у нашей милой Лизинки, как и у всех Лизинок, — своя головка. Многие женихи казались ей привлекательными, но пан Лорберкранц видел в них одни недостатки. Кое-кто был по душе родителю, но не находил дороги к сердцу невесты, и, конечно, о свадьбе в таких случаях не могло быть и речи. Вот почему наша Лизинка не стала еще дамой, хотя ей пошел уже девятнадцатый годок.

II

Во времена Лорберкранца и его премилой дочурки в Новом Раю жил молодой да к тому же холостой помещик; звали его, как и покойного отца, паном Трубой. Он унаследовал от отца несколько короткую фамилию, но вместе с ней высокий дом и множество длинных, весьма обширных полей, ну, а когда речь идет о наследстве, вряд ли стоит из-за малого пренебрегать большим.

Завидным юношей был этот пан Труба! Стройный, словно девица, волосы черные, а лицо бледное, как у модного художника. Словом, пан Труба, точно ватиканский Аполлон, был прекрасен и зимой и летом.

Если верить новорайской хронике, наш новорайский Аполлон в юном возрасте много учился, а чему именно, об этом хроника умалчивает, как умалчивает она и о многих серьезных вещах; но зато доподлинно известно, что, как только он понял славное изречение: Beatus ille, qui procul negotiis[1], грамматику свою он забросил и невинным агнцем вернулся в Новый Рай, свято уверовав в то, что лучше быть блаженным, нежели ученым. По моему разумению, пан Труба поступил правильно: в наш ученый и практический век, когда человек добрую половину жизни копается в дебрях науки для того, чтобы оставшуюся часть прожить, применяя на практике свои познания, быстро стать ученым ему не удалось бы, а паном, хоть и слишком молодым, он стал. Кроме того, наш пан Труба остался вечным студентом; как каждый мужчина, он мужал день ото дня и, думается нам, как и каждый человек, набирался мудрости. Достигнув двадцати шести лет, то есть такого возраста, когда другие понаписали уже о любовном горении сотни книг, он не уразумел и азбуки из словаря любви. В двадцать шесть лет не знать, что такое любовь, — для этого надо владеть довольно обширным поместьем!

А вообще пан Труба был славным парнем. Каждое лето он шил себе новый фрак, после обеда курил сигару, а по вечерам выпивал осьмушку пива; получал пражские газеты и имел барометр, на который посматривал в дождь и в ведро. Так без отца и матери, без друзей и всемогущей любви коротал пан Труба дни своей молодости, хозяйничал в поместье и утешался, как мог, своим холостяцким положением.

Соседи часто донимали его — за чем стало, почему он не женится? Ему доказывали, что выдавать кухарке горох и затевать ссоры со служанками ниже его достоинства, твердили, что жить одному плохо. Но у пана Трубы на все был один ответ: «Зачем мне жена? Ведь у меня усадьба!» И он оставался холостяком, выдавал кухарке горох и ссорился со служанками.

Хотя наш пан Труба и был закоренелым холостяком, все же новорайские красавицы не теряли надежды. Ведь в мире ничто не вечно, любой человек в конце концов угомонится. Надежды девиц не угасали.

И вдруг наш герой действительно влюбился! Не удивляйтесь: бывает же иногда такое, чего и не ждешь никогда. От любви и болезни никому не уйти, а что любовь, как бурьян, и на камне прорастает, это и каждый младенец знает.

Послушайте только, как все произошло!

Пан Труба прослышал где-то, что загорский мельник, владелец богатой мельницы, женился и получил вместе с невестой еще одну мельницу. «У тебя усадьба, — сказал себе пан Труба, — жена тебе не нужна; но, если бы ты женился на девушке, которая тоже имела бы поместье, у тебя в руках оказались бы две усадьбы. Решено! Будь что будет — женюсь».

Итак, новорайские красавицы были правы! В мире ничто не вечно.

Только бы подвернулось хорошее поместье! Вот о чем прежде всего думал наш жених. Он долго взвешивал все обстоятельства, пока не остановился на усадьбе пана Лорберкранца. Она пришлась ему по душе, а с ней и Лизинка нашла место в его сердце; бедное сердце вспыхнуло и уподобилось пылающей дощатой крыше строения — пана Трубу охватило пламя святой любви.

Известное дело: протяни любви перст — и