«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Только не вздумайте терять сознание, Евмен Николаевич. Разве вы этого не знали? — спросил насмешливо. — Ах да, я и забыл вас предупредить. Впрочем, я и сам это узнал уже после вашей женитьбы… Но не хватайтесь за веревку. Не надо вешаться. Вы же выходили… прошу пардону, женились не на генеральских эполетах, а на красивом лице Зоси, у которой характер не идёт никакого сравнения с вашим. Кроме того, особняк и погреб…

Головы качались со смеху. Один дед Трифон смотрел на них здраво и здраво. Дмитрий Афанасьевич взялся за очередную бутылку.

— Надо чудаков выпить, — предложил он. — Их теперь немало развелось на свете. Я тоже чудак, — признался. — Когда служил в армии, тоже приклеил себе одну букву к фамилии: Чудлло. А зачем оно мне? Убей не отвечу. Ну, уехали. За Чудлов, — он поднял высоко над головой рюмку, со всеми поцокался, наклонил ко дну и хекнул, как дед Трифон.

— Значит, ты теперь Грак Чудловский? Есть спаренная фамилия, как спаренный пулемет при прожекторе? — улыбался Чудлло. — Ну, ну!

— История повторяется, — изрек Сидалковский.

— Вы о чем? — спросил Зеркальный.

— Да просто так. О себе! — он вспомнил письмо, раскрытое Ия.

Это было письмо от матери, она умоляла Сидалковского хоть на день приехать к ней, потому что очень плохо себя чувствует. Упрекала сына, что он не может найти для нее даже времени, чтобы написать письмо. А ведь у него такой красивый почерк. Когда приходило письмо от Евграфа, она показывала его соседям, хвасталась: «Посмотрите, как мой сынок пишет!»

Но не это больше всего беспокоило сейчас Сидалковского, а его собственная фамилия, которая стояла на конверте и которая уже не была тайной для Нее. Он тогда в электричке почему-то проклинал мать, Ию, эту дуру, которая в своей бессмысленной и слепой ревности шарила по его ящикам, перечитывала письма…

Чем больше сидалковских пьянел, тем больше трезв. А все, кажется, началось с невинной шутки. Евграф вспомнил трех поляков в одном купе: Бжезовский, Осовский, Осмоловский и он, Сидалковский… Так начинают понемногу подвирать, часто не зная даже, во имя чего это делается, а потом уже, ступив на этот путь, начинают выполнять роль, которая им никогда не принадлежала. Словом, как говорят в народе: не дышит, как не лжет. Иногда, чтобы показаться то выше в глазах окружающих, то лучше, чем есть на самом деле, человек натягивает на себя маску и идет с ней сквозь жизнь, как Сидалковский с улыбкой на устах. Даже самый маленький ростом и самый скромный по характеру Адам Баронецкий, он же Кухлик, как его прозвали в «Финдипоше», и тот сделал в своей фамилии маленькое сокращение, отшлифовав по фамилии «Баранецкий» вторую букву «а», лишив ее лишний или излишний. Коллектив немедленно отплатил ему за это тем, что вместо ликвидированной палочки в букве «а» добавил к его имени целую букву «м», и теперь Адама Баронецкого часто называли Мадам Баронецкий. Ту же незначительную палочку, стертую Адамом, перехватил Бубон и «п» закруглил в «л», став не Карпом Ивановичем, а Карлом Ивановичем. Даже Ева Гранат, настоящая фамилия которой была Чуприна, называла себя не иначе, как Чуприна с твердым ударением на последнем слоге. Андрей Федорович Беспощадным стал Арием Федоровичем…

Сидалковский прикрыл руками лицо, закрыл глаза и критично покачал головой.

— Вам плохо? — кто-то обнял его за плечи, но кто именно — Сидалковский не мог разобрать. Да и не пробовал. Он был далеко-далеко от этой поляны…

Разъехались поздно вечером. После "Ой ты, хмеля" и "Черемшины", неожиданно оттеснившей на второй план даже такие твердостойкие послепирательные песни, как "Шумел камыш" и "За туманом ничего не видно".

Зеркальный, обняв Грака, как родного сына, что-то долго шептал ему на ухо.

Грак, наворошив свои уши гладиолуса, молча слушал и со всем соглашался, хотя не все понимал. Потом били по рукам, прощались, обнимались, и Дмитрий Афанасьевич на правах родственника обцеловал Грака, который ему больше всего понравился.

— В тебе есть что-то от нас, Чудлов, — говорил, обнимая его за плечи, Дмитрий Афанасьевич. — Наша у тебя, брат, хватка. Ну и ну!

— Еще бы, — криво улыбался Сидалковский, который только теперь, кажется, по-настоящему опьянел. — Кто же Чудло? Я вам отвечу, Грак: ваш любимый тесть, Грак. Неужели вы не слышали, что вам сказал ваш родственник с двумя л? Филарет Карлович — это еще один ристократ…

— Только не из Вапнярки, — разочарованно и зло бросил колючую реплику в красивое лицо Сидалковского Грак.

— Конечно. Он не из Вапнярки. Он из Кобылятина-Турбинного, Грак…

— Все вы одинаковы, — безразлично произнес Грак, усаживаясь на переднем сиденье «Мегацеты».

— Не каркайте, Грак. Я сознаю. У меня высшее незаконченное университетское образование. Это у меня получилось мимоходом. Вы можете сокращаться. Отныне вы не Грак-Чудловский. Отныне вы — Грак-Чудло с одним «л». Для такого роста, как у вас, предыдущая фамилия даже велика. Природа не терпит дисгармонии и пустоты. Это вам лучше подходит. Здесь больше соответствия. Но не подумайте, Грак, обо всем рассказать тестю. Он же просил вас не ехать в Спиридоновку. Теперь вы поняли почему? Оставьте ему эту приятную и, может быть, последнюю тайну его жизни. Не будьте жестоким. Он этого не переживет. Я чувствую себя. Два инфаркта подряд в таком возрасте, многовато…

Грач уже спал. Сидалковский прилег на надувной матрас какой-то импортной фирмы и, заложив руки за голову, посмотрел в небо. Оно было чистым и прозрачным, как голубая нейлоновая кофточка Зоси Чудловской в праздничные дни. Голова немного кружилась, мысли не шли и, кажется, от того на свете было тепло и уютно. Он почему-то вспомнил маму Карапет, Славу Мурченко, и жизнь хотелось начинать сначала. Только с какого конца? Сидалковский не знал…

ЭПИЛОГ

Уже собирались домой. Сидалковский мерил огромными шагами лужайку и не спускал глаз с Грака, который за последнюю десятку обязался засыпать траншею и сейчас сдерживал слово, но не мог остановиться на достигнутом.

Где-то за холмом послышался грохот машины. На путь выскочил запыленный «бобик». Зеркальный еще издалека замахал им рукой, увидев, что они спускают "Мегацету" на воду. Грак встревоженно посмотрел на Сидалковского. Веселье Евграфова сменилось каким-то неуверенным предчувствием тревоги. Где-то за лесом грозно загрохотал гром.

— Вам телеграмма! Вам, Сидалковский…

Это то, чего больше всего боялся он в своей жизни.

— Только уж простите, на почте, как всегда, перепутали вашу фамилию, — написали Сидалко. Не добили букв, — Зеркальный даже не вылез из машины, просто протянул руку и подал холодную рыжую бумажку. —