«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз

— Ты всю жизнь через окна лазишь?

— Если хотите больше удовольствия от жизни, советую и вам попробовать. Но, боюсь, у вас это не получится.

«Мегацета» свернула на узкую грунтовую дорогу и покатилась по мосту, который с целью экономии строился ежегодно новый, сразу после того, как старый весной сносил лед.

Дед Трифон встретил их без ружья, но с беззубой улыбкой даже, здороваясь, снял свою заношенную кепочку, которая когда-то была, как он говорил, «кашкетом, а теперь немного примнялась».

Пока Грак с дедом Трифоном мыли в реке помидоры и огурцы, Сидалковский поспешно ставил палатку, потому что за Черным лесом начали собираться тучи. Единственное, что их радовало, — это то, что дождь, разогнав их, возьмется и за пастушков, обступивших «Мегацету» и смотревших на нее немного набожно, преодолевая страх любопытством.

Тяжелые капли приглушенно ударили по листьям, когда Грак и Сидалковский уже сидели с дедом Трифоном в палатке и беседовали, как старые знакомые.

— Это не то, что мой шалаш. Это как цыганское шатро, — приравнял дед Трифон палатку Сидалковского. — А вот здесь, как раз на этом месте, где мы сидим, стоял когда-то старый дуб. В войну его сокрушило немецким снарядом. Остался только огромный ствол. Долго он болтал над путями. С какой стороны не идешь — или из Харитоновки, или из Харламповки, или из Спиридоновки, — а дуб отовсюду виден. Никогда не заблудишься. А это однажды приехала ученые из Москвы или из Киева. Мать, как вы. А может быть, и другие. Говорят, историки. И вот те историки и срезали дуб. Говорят, для того чтобы узнать, сколько же ему было лет. А может, и не для того… Кто их, ученых, поймет…

Дождь лил и лил. Был конец августа и, видимо, в небесной канцелярии горел план, так что на воду не скупились.

Зато полдень показался таким, что можно было загорать и, вылавливая ондатр, время от времени принимать водные ванны. Сидалковский сидел на одиноком островке, на котором росло одно-единственное дерево. Но какое именно он не знал. Возможно, это был клен, а может, осина или осокир. Этого он точно сказать не мог. Ибо деревьев знал немного. Умел отличить яблоню от груши, дуба от сосны, ольху от ели, но где сосна, а где ель — не всегда был уверен. Да и в эту минуту порода деревьев его интересовала меньше всего. Его интересовали ондатры. Потому что из четырех, что привез Грак, три были самцы, а среди убивших — самочки.

— Закон подлости, — говорил Евмен Николаевич.

— Жизнь соткана из противоречий, — твердил своей Сидалковский и советовал Граку не останавливаться, как Ховрашкевич, на достигнутом, потому что жизнь — это не вечный карнавал, куда пришел он погостить и повеселиться. Жизнь — это временное путешествие в мир, полный приключений, борьбы и неожиданностей.

Сидалковский сидел, подперев спиной ствол незнакомого дерева, и думал о чем-то своем. Грач с дедом Трифоном в тихом заводе расставляли сетку. На том берегу росли ивняки и было много небольших, причудливо, по-всячьи, извитых нор.

— Здесь этих гондатр, — уверял дед Трифон Сидалковского, которого считал, очевидно, ростом старшим, — вечером кишмя кишит. Они мне и ятери трясут.

Крона дерева легонько шелестела под теплым ветром-ветровым ветром, ритмично, как маятник, покачивалась то в одну сторону, то в другую и постепенно начала укачивать Сидалковского. Он попадал то в тень, то на солнце, и от этого еще больше хотелось спать. Сладкая, как обольщение, дремота медленно подползала к нему и нежными душистыми пальчиками касалась его ресниц. Хотелось подняться и пройтись, но Сидалковский почувствовал, что это так же тяжело, как взять самому и опрокинуть вверх дном тяжелую «Мегацету». Вдруг он сорвался с места и побежал на крик, похожий на петушиный. Так мог кричать только дед Трифон. Что-то шмыгнуло между ног, от неожиданности он испуганно заморгал глазами и только теперь понял, что и к чему.

— Сидалковский, — кричал дед Трифон. — Осмотритесь, за вами гондатры плывут.

Сидалковский взял себя в руки, важно повернулся и увидел, как, как маленький собачонок, тихо и плавно, разрезая голубень воды, прямо к сетке плыла ондатра. Грак насторожился и приказал деду, как только ондатра проплывет «буек» (так он называл самую обычную пробку), немедленно поднимать из воды сетку. Так и поступили. Ондатра пыталась круто повернуть назад, но нижние конечности, очевидно, уже запутались в сетке, и еще одна жертва науки была поймана.

Солнце понемногу припекало. Сидалковскому хотелось бросить это скучное занятие, лечь где-то в тени и к вечеру выспаться. А вечером, как уверял он Грака, спокойно, при лунном свете или при «Мегацетиных» фарах начать нормальный, тихий и шумный улов.

— У меня уже серая масса под черепной коробкой плавится, — говорил он Граку, но тот настолько увлекся отловом ондатр, что Сидалковский начал подозревать: ему они не так нужны для науки, как для будущих собственных шапок.

— Филарет Карлович вас все равно не оценит, Грак. Да и этот мех из ваших шапок вылезет раньше, чем из головы волос. Зря вы напрягаетесь.

Грак согласился только расставить сетку в заводе, а после обеда начать разрывать норы и загонять в сетку ондатр. Набрав родниковую воду, он повесил на треногу котелок. Дед Трифон переплывал на своей плоскодонке реку, мягко и ловко окутывая одним веслом голубую воду. Плоскодонцы, в которой он стоял во весь свой небольшой рост, было, наверное, столько же лет, как и хозяину. Между верхними боковыми досками лодки пробивались, как сквозь асфальт, зеленые побеги травки. Все тянулось к солнцу, к жизни. Дед вытряхивал ятера, поставленные с вечера. Их, как ему всегда казалось, снова кто-то к нему уже потряс. Ибо на дне лодки трепались и подскакивали несколько линочков, карасей и небольшая щучка.

— Трифон Сакович, — обращался Грак к деду (поэтому ужасно нравилось такое, как он говорил, панское обращение). — Трифон Сакович, где же этот дуб рос?

— Вот здесь, — уверенно тыкал веслом дед в землю. — А может, тут. Мать, здесь. Там росла ива, а тут дуб…

После обеда Грак зажегся желанием выкапывать траншеи и выкуривать ондатр из-под земли. Опыт в копании траншей он приобрел, и теперь его, казалось, тянуло к земляным работам.

— Вы прирожденный землекоп, — говорил ему Сидалковский, раскрывая мясную консерву "Завтрак туриста", которую он окрестил по-своему — "Завтрак шпиона".

Трифон Сакович взглянул на них подозрительно, потому что это название вызывало у него определенные