Нелюбимые - Дмитрий Болдин

даже… — Отец кивает в сторону бариста, пока тот принимает заказ у редактора журнала Women. — У меня станешь нормальным управленцем, сможешь прокормить потом семью.

— Слушай, я же понимаю, что там буду под твоим начальством.

— Ты и тут под моим начальством, не забывай.

— Да, но тут по-другому.

— Хорошо, тут ты под начальством ­какой-то дуры и этого, как его…

— Игорь.

— Угу. — Отец делает еще глоток кофе. — Именно.

— Ну сними его с должности. Вернись и скажи, что надо поменять главного редактора, потому что он тебе не нравится. Я поддержу это решение.

— Слушай, — отец поворачивается ко мне и смотрит ледяным взглядом, — дело не в нем, я о твоем будущем говорю.

— Да все у меня хорошо! — громко восклицаю я. На нас оборачиваются бариста и еще пара человек, которые стоят в очереди за кофе. Чуть тише я повторяю: — У меня все хорошо!

— Ладно, я не буду спорить с тобой, сам в итоге придешь. Как у Алисы дела? — внезапно спрашивает отец, и я недоумеваю от смены темы.

— У нее… у нее тоже все хорошо!

— Приезжайте вдвоем на ужин.

Я вспоминаю, как зимой мы обедали все вместе в «Пушкине». Мама была в костюме от Chanel, а отец на кэжуале. В ночь перед обедом мы с Алисой и всей нашей компанией дико зависали в апартаментах в высотке на Баррикадной, которые нашел Леха и арендовал на несколько дней. В «Пушкине» Алиса пыталась сконцентрироваться на разговорах с мамой и отцом, но у нее плохо получалось, поэтому мне приходилось поддерживать беседу. Алиса извинилась и вышла из-за стола, ее не было десять минут, а когда вернулась, ее зрачки были слишком большими и она стала более разговорчивой и веселой. Мы просидели в ресторане несколько часов, отец часто вставал с ­кем-то поздороваться, кто его замечал и подходил к нашему столику. Под конец обеда Алиса задела локтем бокал — тот упал на пол и разбился. Алиса громко засмеялась, и все гости ресторана повернулись в нашу сторону, а отец сказал, что посуда бьется на счастье. Когда мы ехали домой, в такси Алиса заметила, что кормили вкусно. Дома она тут же пошла в душ, а когда наконец оттуда вышла, то была полностью сухая и в одежде. Я сидел на диване и смотрел на нее. На вопрос, что она делала в душе, Алиса ничего не ответила, а просто подошла ко мне и села сверху. Одной рукой взяла меня за шею, другой схватила мою ладонь, приложила ее к своим бедрам и сжала, попросив открыть рот. Я снова поинтересовался, что она делала в душе, но Алиса зубами вцепилась в мою нижнюю губу, так что из нее потекла кровь, а потом языком пропихнула таблетку из своего рта в мой и начала расстегивать ремень на моих джинсах.

— Я передам Алисе приглашение, — говорю я отцу. — Ее папе тоже передать?

Отец встает из-за стола и уходит, а бариста протягивает мне банковский терминал, чтобы я закрыл счет.

***

У себя в кабинете я пролистываю ленту телеграма, читая новости и сплетни. Все заметки со вчерашнего мероприятия пересылаю своей помощнице Алене, чтобы та распечатала их и собрала в отчет. На канале «Адовое кольцо» натыкаюсь на видео с отцом Алисы: он дает интервью в своем министерском кабинете и рассказывает о партнерских отношениях между Россией и странами Юго-­Западной Азии. Он сообщает корреспондентке, что мы выдержали санкции и стали сильнее, а та кивает, улыбается и зачитывает следующий вопрос со своего планшета. Админы канала сопровождают видеокомментариями о том, что интервьюируемый с его состоянием может выдержать любые санкции, а его дочь наверняка скучает по семейной яхте, которая уже больше года находится под арестом в Италии.

На отце Алисы серый костюм, белая рубашка и серый галстук. На столе стоят несколько правительственных желтых телефонов, компьютер и фотографии в золотых рамках, повернутые к камере так, что нельзя увидеть, кто на них. Я думаю, есть ли на фото Алиса и что это мог быть за снимок. Внезапно звонит Леха и сообщает, что будет через десять минут.

На моем рабочем столе лежит стопка журналов, с обложки последнего номера смотрит молодой артист: волосы его сильно взъерошены, в зубах он держит горящую спичку. Рядом с журналами валяется фирменная записная книжка с логотипом W, которую я часто беру на встречи и всегда делаю вид, будто ­что-то записываю, но на самом деле рисую треугольники и сразу же закрашиваю их черным цветом. В стакане в форме баскетбольной корзины торчат ручки и карандаши, к его краю я прикрепил свою фотографию с одного из европейских рейвов. На снимке на мне белая майка с надписью OFF, голубые рваные джинсы и бело-голубые джорданы; глаза прикрыты черными очками. Я нахожусь возле сцены и делаю вид, что на ладони держу диджея, который стоит за пультом. Эту фотографию сделала Алиса, когда мы только начали встречаться и мечтали поехать на Burning Man, но у нас ­почему-то не получилось и мы оказались в Амстердаме.

Под аймаком на столе лежат две пачки жвачки Trident с корицей и стоит флакон духов Penhaligon’s, крышка флакона стилизована под золотую голову ­какого-то рогатого животного. На стене кабинета висит фотография Майкла Хатченса, сделанная в Париже фотографом Гарри Борденом в год и месяц моего рождения. На снимке Хатченс в очках позирует на балконе парижского отеля, смотрит ­куда-то вдаль, а в его пальцах тлеет сигарета. Это фото мне прислал на день рождения живущий в США друг, который сообщил, что на момент фотосессии Хатченс прибывал уже в глубокой депрессии и ему оставалось недолго. Вдоль стены кабинета расположены диван и маленький столик, на котором стоит диффузор Dr. Vranjes с ароматом удового дерева. Когда я начинаю читать «Антиглянец», дверь в кабинет открывается, и заходит Серега, заместитель Игоря; на его майке написано: Clash. Серега садится на диван и глубоко вздыхает:

— Че, как прошло?

— Жирно. Т­ы-то где был?

— Я, старик, дома был. — Серега достает из кармана джинсов капли для носа. — Со своей остался, она приболела. Заказали корейской еды и попили пива. А потом я просто уснул.

Серега пшикает себе в нос и глубоко дышит.

— Как речь, норм? — спрашивает он.

— Слишком высокопарно и много эпитетов. — Я откидываюсь в кресле и смотрю через весь опенспейс на стеклянный кабинет Игоря.

— В смысле? — удивляется Серега. — Я же просто ее по их пресс-­релизу написал, почти ничего не менял.

— Ну вот Игорь сказал, чтоб в следующий раз было не так высокопарно, — смеюсь я.

— Вот пидор, а он свои колонки вообще читает?

— Думаю, нет. Разве не ты за него их пишешь?

— Нет, мне еще этого не хватало.

— Слушай, я сейчас сидел на встрече с акционерами, ну, ты видел…

— Угу…

— У Аллы на руке новые часы Cartier.

Серега снова глубоко вздыхает:

— Бля, как меня заебало уже это, старик. Все редакторы еле живут, а эти…

— Слушай, я даже не знаю, с чего она так резанула сверху, что картьехи новые. Да и вообще, где она их купила?

— Я уйти думаю.

— Куда?

— Да подальше отсюда. Все стало невыносимо.

Я беру со стола винтажное портмоне Versace, которое было сделано в год убийства дизайнера и уже сильно износилось, достаю оттуда тридцать тысяч руб­лей и протягиваю Сереге.

— Это за работу.

— Старик, только твои халтуры и спасают. — Серега пересчитывает деньги и добавляет: — Тут больше на десятку.

— Это за причинение морального вреда.

— Спасибо, брат. — Серега кладет деньги в задний карман джинсов, а потом наклоняется ко мне. — «Улететь» не хочешь?

— Куда?

— В туалет, куда, — посмеивается Серега.

— А-а-а, ты про это. Сейчас нет, рано еще — с ума, что ли, сошел. Там еще отец в переговорке до сих пор сидит. Представляешь, если мы