Нелюбимые - Дмитрий Болдин

куртку с капюшоном, а его девушка — в короткие джинсовые шорты, кожаную косуху и высокие ботинки. Она наводит ключ на припаркованный джип Porsche — моргают фары, звук открытия дверей. Парень говорит, что не стоит никуда ехать в таком состоянии, на что девушка отвечает, что устала это слушать и ей срочно нужно купить новые полотенца. Она садится за руль, запрокидывает голову и закрывает глаза. К­акое-то время ничего не происходит, и я даже пересекаюсь взглядом с ее парнем. Он выглядит взволнованно и ­что-то нервно ищет в карманах, затем достает из них сверток и выкидывает в урну, после чего открывает пассажирскую дверь и садится рядом с девушкой. Она заводит двигатель и резко жмет на газ. Я достаю телефон и снова начинаю выбирать точку, куда поехать. Внезапно приложение сообщает, что ближайшая точка — редакция W.

***

Я долго наблюдаю издали за тем, как охранник Валера курит одну за другой сигареты на крыльце издательского дома. На нем черные брюки и голубая рубашка, застегнутая на несколько пуговиц, на кармане висит бейджик. Когда Валера поворачивается в мою сторону, я делаю шаг назад и прячусь за кузовом небольшого фургончика.

— Эй, — кричит Валера, а затем негромко свистит, — я тебя видел. Выходи!

У меня сжимается в груди оттого, что меня спалили.

— Я сейчас сам подойду, ты не понял, что ли? — снова кричит Валера в сторону фургона, за которым я стою. — Тогда тебе не поздоровится!

Я делаю два шага вперед и вижу, как на его лице появляется удивление, сменяющееся непониманием.

— Макс? Ты, что ли?

— Угу.

— А ты чего это тут… так поздно делаешь?

— Да рядом просто был, — говорю я и иду к нему. — С друзьями засиделись. Вот подумал, что надо забрать свое барахло.

— Какое? — спрашивает он и выбрасывает в сторону сигарету. — Которое ко мне сгрузили, что ли?

— Да, да, оно самое. Здрасьте. — Я протягиваю руку, и охранник ее крепко жмет. — Там много?

— Нет, всего одна коробка и портрет ­чей-то.

— Во-во, оно самое.

— Отец, что ли, в молодости? — спрашивает меня Валера.

— Нет, это известный рок-музыкант Майкл Хатченс. Вокалист группы INXS, повесился в девяносто седьмом.

— А на хера он тебе?

— Мне это фото друг хороший подарил ­когда-то. — Я замечаю на рубашке Валеры темные круги от пота и поднимаю голову в черное небо, на котором нет звезд. — Душно сегодня.

— Дождь будет, наверное, — говорит Валера и тоже смотрит в небо. — А ты знаешь, что тебе нельзя сюда? Распоряжение сегодня пришло.

— Да слушайте, сколько их было таких. Мне что, теперь не забрать свои вещи никак?

— Да хер знает, договариваться, наверное, тебе надо с ­кем-то из коллег, чтоб разрешили. Сегодня просто прям ­какой-то вой по тебе стоял.

— А что ­говорили-то? — я опускаю голову и наблюдаю за тлеющим огоньком от сигареты, которую выкинул Валера.

— Да ­какую-то шумиху развели, что тебя заблокировать срочно надо, вещи твои все вынести, кабинет временно опломбировать. Ощущение, будто ты стал врагом номер один. А всего лишь, — Валера сплевывает в сторону, — с бабой поцеловался.

— Тоже читали, что ли? — усмехаюсь я.

— Конечно, я на много всякого говна подписан. Тут же крыша едет, если ничего не читать. Вот, развлекаю себя всякими каналами в телеграме.

— Понятно, — вздыхаю я, — так что? Как мне забрать вещи?

— Я понятия не имею, Макс. Но сейчас я не могу тебя пустить.

— Да сколько мы ­знакомы-то, а тут даже портрет не забрать любимый, — поворачиваю я голову в сторону Валеры, — тем более свалить хочу завтра уже.

— Куда? — озадаченно спрашивает Валера. — Отдыхать, что ли?

— Нет, просто уеду с концами. И больше не вернусь, думаю.

Валера сплевывает под ноги, чуть тревожно смотрит по сторонам, а затем поднимает голову к камере видеонаблюдения.

— Я не могу, понимаешь? — произносит он с небольшим намеком. — Просто так не могу взять и пустить.

— Ну не просто так же, — говорю я и пару раз стукаю по карману джинсов. — Я вроде бы жадностью никогда не отличался.

— Тоже правда. Ты мне весь алкоголь отдавал, который тебе дарили, остальные жлобы у вас все были.

— Согласен полностью.

— В общем, смотри. Мне надо подняться на ресепшен к себе, а ты сделай вид, что уходишь отсюда. Ну пройдись ­куда-то туда, — Валера кивает в сторону выхода с территории, — и через пару минут возвращайся. Я камеру отключу за это время. С тебя — Хабаровск.

— Хабаровск? — недоумевающе переспрашиваю я.

— Пятера. На ней мой родной город изображен просто.

— Я еще хочу в редакции чуть-чуть посидеть. Проститься, так сказать.

— А это еще одна моя родина. «Икс два», как вы там говорите все модные.

— Без проблем, Валер. Я тебе «икс три» сделаю, так как ты нормальный мужик.

— Договор. Я наверх быстро, а ты иди вон туда. Через две-три минуты возвращайся. Слишком парит сегодня, как перед ураганом. — Валера снова поднимает голову к черному небу, затем рывком открывает дверь и быстрыми шагом направляется к лестнице.

***

В редакции W открыты окна, через которые ветер треплет белые вертикальные жалюзи, отчего они кажутся призрачными силуэтами, пытающимися дотянуться до меня или просто запугать. В помещении светится только один монитор за рабочим местом менеджера редакции Юли, и меня начинает немного волновать тот факт, что она могла быть здесь недавно или вовсе еще не ушла. Я несколько секунд держу пальцы на кнопке включения света, но после убираю руку и остаюсь в темноте, вслушиваясь в негромкое жужжание компьютеров в режиме сна. За окном ­что-то стукается о металлический карниз, и я резко дергаюсь на звук. Затем стук вновь повторяется и с каждой секундой начинает учащаться, а в помещении появляется запах дождя.

Я подхожу к стеклянной стене своего кабинета и пытаюсь разглядеть, что осталось внутри него, но ничего не вижу. Включаю фонарик на телефоне, провожу им вдоль стекла, отмечая, что все ящики стола открыты и пусты, словно место ждет уже ­кого-то другого. Я дергаю ручку на себя, но дверь закрыта на замок, над которым наклеен обрывок малярного скотча с надписью: «Опечатано». Рядом от руки нарисован небольшой улыбающийся смайлик. Я упираюсь лбом в холодное стекло и дышу на него, а когда на нем образуется матовое пятно, пальцем рисую небольшое сердце, а затем перечеркиваю его и прохожу к рабочему месту арт-директора.

На ее столе по-прежнему лежит книга с работами Фредерика Лейтона, и я вспоминаю, что совсем недавно листал ее и не думал о том, как все может обернуться. К горлу подступает ком, я сажусь в офисное кресло и начинаю раскручиваться с закрытыми глазами, вспоминая все ситуации и образы последних дней. Перед глазами появляется Аня, которая сидит у себя в гостиной и плачет. Стул делает еще один оборот — и я замечаю склонившуюся перед своим разбитым портретом Алису, а затем ее образ сменяется отцом, за которым я наблюдаю через окно ресторана. Когда отец поворачивается в мою сторону, я распахиваю глаза и торможу ногами раскрутившийся стул, а затем сильно сжимаю подлокотники, оставляя на них царапины от ногтей.

О нос кроссовок бьется капля воды, и когда я поднимаю голову и вновь зажигаю фонарик, то замечаю, что трещина на потолке стала в разы больше и потемнела, отчего стала похожа на корень старого и сгнившего дерева. Я долго смотрю на очертания трещины, которая вдруг начинает извиваться и быстро расходиться в разные стороны. Одна из тонких линий с потрескиванием движется ­куда-то за спину. Я разворачиваюсь за ней и замечаю перед собой кабинет главного редактора.