Заклинатель снега - Эрин Дум

Нолтон за годы своей деятельности внес ценнейший вклад в развитие инноваций, явившись пионером в области компьютерной инженерии. Все наследство он оставил любимой дочери в надежде, что со временем оно заполнит огромную пустоту, образовавшуюся после его потери».

Газетная бумага смялась в моих пальцах. Боль прокралась в сердце, и я тщетно старалась не прогнуться под ее тяжестью. Горло перехватило, перед глазами все поплыло.

«Нет», – всхлипнула я, когда моя душа сжалась. И опять мною завладела тоска. Как же мне не хватало папы. Иногда я отказывалась верить в его смерть.

Порой мне казалось, что дней в больнице не было, я все еще ждала, что он войдет в дверь, поздоровается и отвезет меня домой. Иногда мне даже казалось, что я видела его мельком в толпе людей или за окном какой-нибудь машины. Мои глаза обманывали меня, и сердце, казалось, переставало биться.

«Будь стойкой», – прошептал папин голос, и боль достигла своего предела.

Разбитая на осколки душа будто умоляла меня закричать, взорваться, наконец исторгнуть из себя страдание.

Я пошла в ванную. Включила воду, и из крана вырвалась холодная струя. Я долго споласкивала лицо, чтобы утихомирить, остудить горячую боль. Она разъедала меня изнутри. Вскоре она заберет все: мою душу, мои глаза, даже мой голос.

Есть пять стадий принятия горя: первая – отрицание, отказ признать утрату, неспособность принять столь радикальное потрясение; остальные – гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие.

Я не находила себя ни в одном из этих состояний. Я не отрицала реальность, но не могла ее осознать и обманывала себя, думая, что продолжу жить, подавляя боль, которая затем вырывалась из клетки, как разъяренный зверь. Я заперла сердце на ключ, но страдание нельзя приручить. Оно дышит вместе с тобой, питается твоими надеждами, пьет твои мечты, заглядывает тебе в глаза.

Оно сидит за столом и смотрит, как ты ешь. Ты можешь сделать вид, что не замечаешь его, но оно тебя не оставляет. Время от времени оно что-то шепчет тебе. У него самый сладкий голос в мире, но это душераздирающая песня.

Страдание подстраивается под тебя, как живое существо. Живет в твоем молчании, мелькает в твоих кошмарах, зарывается во тьму и пускает корни. Оно похоже на тебя больше, чем кто-либо. Страдание – это ты.

Я глубоко вздохнула, увидев в зеркале свое отражение. В покрасневших глазах таилась боль, которую я никак не могла изгнать. Но я продолжала оттеснять ее в самые потаенные уголки внутри себя.

С трепещущим сердцем я дотронулась до маленького каменного лепестка, висевшего на цепочке, закрыла глаза и представила прохладный лес и небо – голубое, как светлый циан, кресло-качалку на деревянной террасе, в котором папа читал каждый вечер.

Мое отчаявшееся сердце, как человек, прижалось к нему и обняло крепко-крепко, чуть ли не раздавив, едва не разорвавшись само, свернулось возле него, как зверек, и осталось с ним.

И, мысленно глядя на родное лицо, я молилась о том, чтобы когда-нибудь увидеть его снова, чтобы показать ему пустую оболочку, которой я была без него. Я обняла бы его, наполняясь его нежностью. Я сказала бы: «Будь со мной, я не справлюсь одна». И мы сидели бы так долго, что потеряли бы счет времени.

Казалось, спустя вечность я провела рукой по глазам, и мой взгляд упал на ванну в отражении зеркала. Она была большой и белой, как фарфоровая лодка.

Я медленно подошла и открыла кран. Тихое журчание расслабляло и напоминало о наших горных источниках. Когда теплая вода потекла по моим пальцам, я решила принять ванну. А потом, разомлевшая, я ни о чем не смогу думать и засну. Опустив затычку, я начала раздеваться. Все еще оцепеневшая, я рассеянно повесила на ручку снаружи что-то из одежды и закрыла дверь.

Достала гель с запахом сосны, понюхала его и плеснула в воду. В воздухе разлился бальзамический знакомый аромат, способный успокоить мои нервы.

Я медленно погрузилась в воду и прислонилась затылком к краю ванны, глубоко вздохнув. Мне нужно было чем-то занять голову, поэтому я взяла бутылочку с гелем и прочитала этикетку: «Гель для душа с ароматом сказочного леса, с натуральными экстрактами. Рекомендуемый возраст – дети до семи лет».

Я посмотрела на мультяшного бобра. Что-то не очень хотелось представлять себе сцену, как Джон в супермаркете направляется в детский отдел и уходит оттуда с этим для меня.

Я все еще пыталась выгнать этот образ из головы, как вдруг дверная ручка опустилась. Бутылочка с гелем выпала из рук и ушла под воду. Я едва успела понять, что происходит, как дверь открылась, словно в замедленной съемке, и перед моими глазами появился последний человек, с которым мне хотелось бы оказаться в такой ситуации.

Мейсон нахмурился и посмотрел на то, что держал в руке. О нет! Хуже не придумаешь – это мой бюстгальтер.

– Что… – пробормотал он, прежде чем поднять глаза и увидеть меня.

Я вспыхнула. В порыве стыда схватила первое, что попалось под руку, и со всей силы запустила этим в него. Ароматическая свеча в форме ландыша угодила ему прямо в лицо, и Мейсон отшатнулся, ошеломленный.

Я слышала его ругательства, пока выскакивала из ванны и хватала с вешалки полотенце. Судорожным жестом обернулась в него, затягивая на себе как можно туже, потому что оно оказалось слишком маленьким.

Я смотрела на Мейсона, вытаращив глаза и часто дыша. Он тоже на меня смотрел, только намного свирепее, потирая щеку – место, куда я попала.

– Ты совсем того, что ли? – яростно зарычал он.

Придерживая полотенце, я бросилась к нему и вырвала свой бюстгальтер.

– Это висело на ручке! – возмущенно рявкнул он, как будто речь шла о туше животного. – Какого черта?

– Я ошиблась, – прошипела я, – но это точно не было приглашением войти!

– Ты ошиблась? Ошиблась, повесив лифчик на дверь ванной?

– Как ты думал, чей он? Ты видишь в этом доме других женщин?

Мейсон стиснул челюсти, и злость в глазах сменилась раздражением.

– К счастью, здесь только ты.

Мои руки задрожали от ярости. Как у него хватало наглости наезжать на меня в такой ситуации? Только что облажался он, а не я!

– А то, что он там висел не просто так, тебе не пришло в голову?

– И что, по-твоему, я должен был подумать?

– Что я здесь, может быть, голая! – прокричала я, и эхо моих слов загрохотало по коридору, как пушечный выстрел.

Мейсон не пошевелился. По его скулам по-прежнему ходили желваки, но в его глазах промелькнуло выражение, которого я