Калевипоэг - Фридрих Рейнхольд Крейцвальд

на тропинке?

Пестрое яйцо нашел он

Жаворонка полевого

Под листочком росниковым.

Песенку с верхушки дуба

Вспомнил бедный пастушонок,

Пестрое яйцо он поднял,

Нежно в шерсть его закутал,

Завернул его в тряпицу

И за пазуху упрятал,

Чтоб птенец высиживался,

Чтоб в тепле выращивался.

Что же из яйца явилось?

Из яйца четвероногий

Вырос маленький мышонок.

Пастушок закутал мышку

В теплое руно овечье

И в тряпицу с бахромою

И за пазухою спрятал,

Чтобы рос в тепле мышонок.

Что же вышло из мышонка?

Что там выросло в тряпице?

Из мышонка стал котенок,

Мальчик котика закутал

В теплое руно овечье

И в тряпицу с бахромою

И за пазуху засунул,

Чтобы рос в тепле котенок.

Что же из кота явилось?

Что за диво приключилось?

Вышла из кота собачка,

Вывелся щенок красивый.

Пастушок щенка укутал

В тряпку с мягкой бахромою

И за пазухою спрятал,

Чтоб в тепле росла собачка.

Что же из щенка явилось?

Что за диво приключилось?

Вырос из щенка ягненок,

Стал красивою овечкой

С белоснежной тонкой шерстью.

И не слышно плача в поле —

Нет в ольховнике стенаний,

Сетований в белой роще.

Ведь теперь сиротка весел,

Счастлив стал раба сыночек,

Хоть и семь угроз над бедным,

Восемь зол над ним нависло.

Злобы их он не боится:

Грусть овечка успокоит,

В горе белая утешит.

Сын раба — пастух-сиротка —

Пуще глаза охранял он

Белую свою овечку,

Прятал под полой кафтана,

Если дождик застигал их

Или холод предрассветный.

ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ

Возвращение с досками. В подземном царстве. Девушки в аду.

Прежде был я запевалой

У околиц деревенских,

Ладно складывал я сказы,

Подбирал слова искусно

Для раскатистых напевов.

Первым песенником был я,

Пел один — забавы ради,

Пел вдвоем с певцом захожим,

Тучи весело гремели,

Ветры, слушая, стихали

Нынче я — уже не прежний:

Голос груб для нежных песен,

Голос слаб для песен грозных,

Пальцы с каннеле в разладе.

Видно, старость подступила,

Видно, нет бывалой мощи.

Но для Калевова сына,

Ради Калевовой славы

Расцветает в сердце юность,

Возвращается былое.

Золотой я был кукушкой,

Был дроздом сереброкрылым,

Куковал я возле дома,

В рощах крылышком сверкал я.

Позапрошлым летом начал,

Прошлым — стал входить я в силу

В первый год — слова сбирал я,

Во втором — точил, строгал их,

В третьем — складывал прилежно

На четвертый сбил их вместе.

Калевитян сын отважный,

Отшагав дневные версты,

Завершив труды дневные,

Ввечеру вернулся к ложу,

Лег на холмике песчаном,

Где был меч его похищен.

Перед сном едой вечерней

Подкрепился славный Калев,

Чтоб усталость миновала,

Чтоб скорей воскресла сила.

Колдуна — как не бывало,

Нет и вражьего отродья:

Видно, дьявольское племя

Веником волшебным в бане

Синяки недавней драки,

Шкуру рваную лечило.

Поутру, еще и зорька

Не проглянула на небе,

С ложа встал Калевипоэг,

Зашагал поспешно к дому.

Он безвестной шел дорогой,

Тропы новые топтал он,

Пробирался крупным шагом

По болотам, по трясинам,

Сквозь кустарники густые,

Через волчьи переправы —

Напрямик шагал он к Виру.

Поспешал могучий Калев,

Все быстрей вперед стремился,

И назад летели версты.

Так до вечера шагал он,

О привале не подумал!

Глядь, уж солнышко заходит…

Тут с плеча свалил он доски,

Под кустом сложил поклажу,

Поразмял бока и спину,

Из котомки вынул ужин:

Каравай, бочонок браги.

Хлебом, брагой подкрепившись,

Стал себе постель он ладить,

Для боков усталых ложе:

С дюн окрестных изобильных

Стал носить песок сыпучий,

Сбил песок в большую груду,

Словно впрямь кровать поставил.

А как нес он напоследок,

Из полы его кафтана

Пригоршня песку упала.

Оттого и кривобокой

Та постель стоит поныне.

А в сторонке приютился

Малый холмик, словно горка

Забелела средь долины[125].

В пологе ночных туманов

Отдыхал могучий Калев, —

И росистая прохлада

Наливала мощью тело.

На небе сияли Спицы,

И звезда зари рассветной

На дремавшего глядела,

А вверху стоял на страже

Бледнощекий тихий месяц

Вплоть до огненного утра,

Пробуждающего спящих.

Перед дальнею дорогой

Против птичьего обмана

Богатырь откушал хлеба.

Тут услышал он сороку[126].

На ветвях высокой ели

Перья чистила сорока,

Стрекоча слова такие:

«Если б ведал ты, могучий,

Если б мог узнать, отважный,

Что во сне с тобой случилось, —

Ты бревно поймал бы в море,

Дуб на острове срубил бы,

Сладил бы себе телегу,

Сколотил бы ты повозку,

Выгнул крепкие колеса,

Оси выточил из камня.

Впряг бы ты коней в телегу:

Слева — серый, справа — рыжий,

Посредине — златокарий,

Да в пристяжке — пара белых,

Как велит обычай князю.

Длинен путь для пешехода,

Широка для ног долина,

Мир для путника безбрежен.

Ждут друзья, все смотрят с башен,

Говоря между собою:

— Где-то князь наш задержался?

Что шаги его связало?

Кто ему опутал ноги?

Собирайся в путь-дорогу,

Золото — в твоих шажочках,

Серебро