Легенды квилетов - Оливия Невельсон

– Я за свою жизнь надумал больше, чем иные за две сподобились бы. Благодарю тебя, Винона, хоть и не нужна тебе моя благодарность. Зла от меня не жди – свою часть уговора ты выполнила. Обо мне в племени могут говорить что угодно, но нарушенным словом меня некому попрекнуть. Живи и ничего не бойся.

– И на том спасибо. А дорогу ко мне забудь.

* * *

Лута рассматривает нож возле реки. Лес не решается подступиться к ее берегам, и света звезд оказывается достаточно, чтобы восхититься его красотой.

Сам по себе он мало отличается от обычных ножей: лезвие длиной в два пальца, широкая ручка. Но Лута знает, что прекрасней ножа не сыскать во всем мире. В ночи он белый, а при свете дня станет почти прозрачным.

Лута прослеживает пальцами тщательно затертые трещины. Жаль, не спросил, откуда взята эта кость. Чем она раньше была – ногой, что твердо стояла на земле? Разящей врага рукой? Прикрывающим сердце ребром?

Он думает о том, что могила наверняка принадлежала великому воину или разбойнику. Защитнику племени или убийце в ночи. Лута не делает между ними разницы, главное, он чувствует сердцем – обладатель кости проливал кровь.

И все же, на что способен этот нож? В чем его колдовская сила?

За спиной раздается шорох: кто-то пробирается к нему кустами. И Лута точно знает кто.

– Помнишь, что я тебе обещал? – спрашивает он, не оборачиваясь. – Помнишь, иначе бы не пришел.

Старый вожак медленно выходит из кустов. Лута встает, и они смотрят друг другу в глаза: белое молоко и бурая кровь.

Впервые с момента, как нож оказался у него в руках, Лута крепко сжимает его рукоять…

…и приходит в себя над умирающим волком. Старый вожак бьется в конвульсиях у его ног, вспоротый от грудины до паха, как рыба перед готовкой жаркого. Лута тяжело дышит и присаживается на корточки, хватает волка за морду, всматривается в слепые глаза. Тяжело дышит зверь, скулит. Кровь заливает Луте ступни, но это ему только в радость.

– А что я тебе говорил про голову? – спрашивает он и принимается за работу над еще живым волком.

Как и обещал, Лута преподносит голову вождю. Печально глядит на нее Окэнзи, а после с почтением закрывает волку слепые глаза.

– Зачем ты это сделал, мальчик?

Кровь ударяет в голову, а рука сама тянется к ножу, но Лута сдерживается. Он и сам не знает, что задело его больше – снисходительное обращение или искреннее недоумение в голосе вождя.

– Этот зверь стал часто выходить к нашей деревне. Перестал бояться людей.

– И ты решил напомнить ему, что их стоит бояться, Лута?

– Но ведь он мог…

– Или не мог, этого мы уже не узнаем. Мне же известно только, что собак он не драл и на людей не бросался. Хороший это был волк, Лута, долго он луну радовал песней. Пока ты ее зазря не оборвал. Ступай.

– Но Окэнзи…

– Чего ты хочешь? Благодарности? Почестей? За то, что старого зверя убил? Этого от меня не дождешься. Наказывать тебя я не буду, человеческих законов ты не нарушил. – Вождь поворачивается к нему спиной и чуть слышно добавляет: – Да и я тебя судить не вправе.

– Что мне делать с головой?

– Похорони ее, так будет правильно. А впрочем, делай что хочешь, только здесь ее не оставляй.

Лута запоздало вспоминает, что у дочери вождя был ручной волк. Шептались об этом в деревне, да ему дела не было. Не слушал, дурак, а послушал бы – поступил бы умнее. Ручной пумы у Макои не было точно, и ей бы вождь куда больше обрадовался.

Чувствуя на себе неприязненные взгляды, Лута покидает деревню. Голову он бросает в реку – вода сама решит, что с ней делать. Идет по лесу и сам себя ругает: обрадовался костяному ножу, как ребенок деревянному. Чужую голову с плеч снял, а своей не подумал.

Больше он такой ошибки не сделает. Идет, а сам гадает: как же волка убил? Помнят пальцы теплую костяную рукоять, а ноги – теплую кровь, мгновение назад согревавшую чужое сердце. А между ними – провал, ночь безлунная.

* * *

Неспокойно у него на сердце, ужалена гордость Луты. Идет он по лесу, ветки ногами пинает, в птиц кидает камнями, не знает, куда силу свою приложить. И тут слышит пение.

Донома. Идет знакомой тропой, подружек в деревне оставив. На реку идет, больше некуда.

Луту охватывает дурное веселье. Давно она ему глянулась, но страшно было Окэнзи прогневать. Каменный Кулак, как же. Не выдержал взгляда дважды слепого волка, какой из него вождь?

Торопиться Луте некогда. Плотный ковер из травы и мха поглощает звук его шагов. Когда он выходит на берег реки, Донома уже раздета и медленно входит в воду. Холодна оказалась та для ее нежной кожи – напряглось гладкое тело, реке противится.

– Донома.

Девушка вскрикивает и поднимает на него голову. Судорожно пытается прикрыть тело распущенными волосами.

– Лута! Уходи немедленно! Так нельзя!

Он медленно спускается к ней по подмытому берегу. Летят из-под ног мелкие камни и с плеском падают в воду.

– Отчего же нельзя, красавица? Думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? Не знаю, зачем ходишь на реку всегда без подружек?

Лута говорит – и сам себе не верит. Знать не знала Донома, что он ходит сюда на нее смотреть, но это уже неважно. Проще притвориться, что знала – выходит, была не против.

– Уходи. – Девушка пятится назад, на глубину. – Лута, я закричу.

– Не стоит.

Он почти достигает воды, когда Донома не выдерживает. Прекрасное лицо искажает уже неприкрытый ужас, она широко распахивает рот…

Он просто ее напугает. Покажет нож, чтобы она не кричала, а после будет держать у горла, чтобы не слишком брыкалась.

Лута сжимает рукой костяную рукоятку…

* * *

…Штаны и подол рубахи у него вымокли, бурые стали. От воды или от крови?

Нет, от воды. Кровь унесла река. Вымыла Доному, всю грязь выполоскала. Бледна теперь красавица, как луна в небе, и так же неподвижна.

Лута вновь приходит в себя над телом. Он не помнит, что делал,