Легенды квилетов - Оливия Невельсон

Элу… Иногда Викаса ловил на ней взгляд отца, и кровь в нем вскипала. Он уже и рот было открывал, да сам себя в последний момент окорачивал. Не мог он до конца понять этого взгляда: то жажда в нем была, то ненависть, то сомнение. Сомнения Викаса не понимал особенно, и потому старик его тревожил.

А еще Викаса скучал по солнцу. Он с детства привык к дождям и туманам, но как же красиво над его деревней вставало солнце! Здесь он не видел с рассветом ничего, кроме тумана.

Однажды он сказал об этом Элу.

– Зачем тебе солнце, если есть я?

Викаса рассмеялся.

– И верно, незачем.

* * *

Рядом с Элу Сках был как в тумане, а ему было необходимо хорошенько подумать. Сначала он пошел к океану, смотреть, как бьются о берег волны в сером сумраке тусклого дня. Ждал заката, но ночь, споткнувшись о густую полоску тумана на горизонте, упала на берег всем телом.

Во тьме Сках вернулся к дому Элу, к остывшему ужину и снам, в которых Олате лежала рядом с ним на постели, пока ее ускользнувшая тень ублажала его сына в соседней комнате.

На следующий день Сках отправился бродить по лесу. Ступая по мягкому ковру, сплетенному из папоротника и мха, он снова ощущал себя собой. Среди плотно растущих туй к нему возвращался покой. Он набирал целые горсти голубики, любимой ягоды Олате, и оставлял их на пнях лесным духам. Возлагал букеты из росянки и багульника к упавшим деревьям. Полной грудью вдыхал запах влажной земли и с давно забытым ребяческим упоением различал под ногами следы диких зверей. Копья он так и не сделал, да и не хотелось ему убивать. Сках шел по следу, чтобы было куда идти.

Почему он не мог вернуться в племя? Не сын же его держал? Нет, и даже не Олате.

Элу не пускала.

Сама она, казалось, не обращала на него внимания, но Сках достаточно лет прожил под солнцем, чтобы обмануть его стало непросто. Он знал, что Элу пристально за ним следит.

Викасу она получила, чего ж еще ей надо?

Сках знал чего. Он видел это в глазах сына, который с каждым новым восходом, всегда отрезанным от них пеленою туч, все больше забывал себя самого. Вот и ему надлежит себя забыть. Он и начал, да не так, как того хотела Элу.

Это Викаса, а не Сках любил бродить по лесам. Викаса придумал оставлять голубику на пнях еще мальчонкой, говорил – для матери, и у Скаха язык не поворачивался его ругать.

Нет больше того Викасы. Как стены пещеры, в которой каждую ночь разжигают костер, покрыт он копотью с ног до головы. Не узнать его даже родному отцу. Имя этой копоти – Элу.

Старик быстро понял, что бродит по лесу не один. Выслеживая оленей, он спиной ощущал чужой взгляд. Не Викаса на него смотрел, Сках был готов голову на отсечение дать. Незачем сыну это, да и некогда. Для сына день давно перемешался с ночью, да и как иначе, когда повсюду стоит туман? Однажды старик вернулся домой в разгар того, что в их племени считали днем, и обнаружил сына спящим. Элу в доме не было.

Сках надежно укрылся в кустах и стал ждать.

Вернулась она с корзиной, которой он у нее ни разу не видел, и топором в руке. Сках ничем не выдал своего присутствия и задумался еще крепче.

Элу ходит по лесу босой, а следов ее он не видел. Ночи она проводит с Викасой, а днем следит за Скахом. Не спит, выходит, парой часов обходится. Ест одну рыбу, морошки вокруг – носи полными корзинами, но к ягодам она не притрагивается, хоть клюкву дома и держит. Для чего?

И топор этот… Не давал он ему покоя. Они ведь ее по ветви срубленной нашли. Зачем ей те ветви, если костер она из сухостоя складывает? И зачем Элу брала с собой топор, ведь не дрова же у нее в корзине?

Топор… Иногда Сках ловил себя на том, что проговаривает это слово одними губами. Топор… Топор бы решил дело. Права была Элу в их первую встречу – не из-за любви к чужим мужьям ее от племени отселили. И насчет того, что рядом людей нет, тоже, поди, не лгала.

Кто захочет жить рядом с ведьмой?

Все бы решил топор. Не впервой Скаху заносить его над людьми, одна беда – поднять его придется не над одной лишь Элу.

Придется убить еще и Олате.

Он гонит эту мысль прочь, но она возвращается, и каждый раз незримый голос – то Викасы, то Старой Асиге, а то и самой жены – добавляет после нее короткое слово: снова.

Скаху придется убить Олате. Снова.

* * *

Викаса проснулся от боли. Отец с размаху ударил его по щеке с такой силой, что юноша ощутил в ней биение крови.

– Отец, что…

– Я пытался будить тебя иначе. Не вышло.

Викаса вдруг понял, что рубаха и штаны на нем мокрые. Сках молча кивнул на кувшин.

– Всю воду на тебя истратил, а ты и глаза не приоткрыл.

– Мне нездоровится, отец. Я был у океана, Элу говорит, там ветер.

– Нет здесь никакого ветра. Ни солнца, ни ветра, ни звезд – луна одна и туманы. И ты у океана не был, Викаса, с той ночи, как мы впервые здесь остались.

– Но Элу сказала…

– Элу ведьма. Этого она тебе не говорила?

Викаса сел на отсыревшую постель и сжал руками виски. Ему бы злиться на отца, а он чувствует лишь вину. Давно пора было отвести старика в деревню – в свою ли, чужую, уже неважно, лишь бы к людям. Бродит он целыми днями по лесу, точно дух неупокоенный, сам с собой говорит. Элу как-то сухостой собирать ходила, вернулась – глаза печальные.

– Плохо с нами твоему отцу, Викаса.

– Мне с ним всю жизнь было плохо, Элу.

Ничего не сказала ему любимая, а юноше потом стало стыдно. Черствый человек Сках, резкий, но все же его отец. Вырастил, научил всему, что знал; ни разу слова доброго Викаса от него не слышал, однако и в беде тот его никогда не бросал. Он сам это Элу по первости пытался объяснить, когда она жаловалась,