Легенды квилетов - Оливия Невельсон

– И по лесу в одиночку гулять с пузом тоже к беде! – рявкнула на него старуха. – Начнешь рожать – кто тебе поможет, волки да медведи?

– Зачем ты тогда нас пугала?

– Чтобы боялись! Беременной бабе если что в голову вошло, от того лишь топором можно избавиться, вместе с головой. Только и страху в ней, что за ребенка, а начнешь говорить по-человечески, так она непременно скажет: в глазах у меня ясно, нагибаться мне не трудно. Вот и придумали люди поумней нас с тобой, чем эту дурость пронять. Твой ребенок Викаса, твой! В глаза ему смотришь, а из них Олате глядит.

– Откуда тебе знать, Старая Асиге? Ты же слепая.

– А вижу все равно побольше твоего!

Не стал он спорить со старухой – не было повода сомневаться в ее словах, чувствовалась за ними правда, – но простить ребенку смерти жены так и не смог.

Винить богов Сках зарекся: добром это не кончится, да и зла на них не выместить. Винить себя… он и это пробовал, да не вышло.

А значит, все дело в нем, в подменыше.

Сках сам не заметил, как за своими невеселыми мыслями доплыл до берега. Он и его-то опознал, лишь зачерпнув рукой полную горсть песка. Если повезет, отнесло их недалеко, пара дней в пути – и будут в деревне.

Если мальчишка доплывет.

Стоило вспомнить о Викасе, как тот появился у него перед глазами, бросился к отцу с берега. Сках ударил его по протянутой руке.

– Я сам, щенок.

Викаса привычно проглотил обиду.

* * *

Берег оказался им незнаком: узкая полоса темно-серого песка – Викасе хватило десяти шагов, чтобы ее пересечь, – да плотная стена деревьев. За спиной рокотали волны. Пока они плыли, солнце скрылось за серым маревом облаков. День был сумрачный и туманный. Снова туман…

Викаса украдкой бросил взгляд на отца. Он мог обижаться на Скаха, мечтать отомстить ему за нелюбовь и доказать, что чего-то стоит, но одного себе никогда не позволял – сомневаться в отце.

При всей сложности характера тот был одним из самых умных людей в племени. Викаса знал, что отец что-нибудь придумает, но язык за зубами удержать не мог.

– Мы могли бы пойти вдоль берега… Куда бы ни пошли, рано или поздно мы наткнемся на людей. Ты сам мне говорил, что по всему побережью есть деревни.

Он ожидал гневного оклика и резкого слова, но Сках неожиданно кивнул.

– Верно. Но мы на них уже наткнулись. Смотри, Викаса.

Отец указал на одно из деревьев. Юноша почувствовал, как кровь приливает к щекам: сколько бы он ни смотрел – ничего не видел, только кору, плотно поросшую лишайником, и заросли багульника у самых корней.

– Я ничего не вижу, отец.

Викаса зажмурился, как ребенок, но Сках оставался непривычно спокоен.

– Потому что не знаешь, куда смотреть. Вот здесь, – он прочертил пальцем круг посреди лишайника. – Смотри внимательно: стебли короче, и цвет другой. Он нарос здесь совсем недавно. А раньше на его месте была ветвь.

Викаса провел ладонью по пятну.

– Ничего не чувствуешь? – Сках чуть приподнял уголки губ, еще не улыбаясь, но и не хмурясь. – Это потому что ветвь срубили прямо у ствола. Не ветер ее оторвал, и не жук сердцевину выел. Это сделал человек, Викаса.

– Умный у тебя отец, Викаса.

Голос, раздавшийся из-за их спин, был звонким и женским.

Юноша вздрогнул и заозирался, а Сках неторопливо повернулся точно к говорившей.

Это была молодая женщина. Викасе доводилось бывать в племени макка, и он хорошо помнил, с какой гордостью думал потом о девушках своего народа. Он всегда знал, что они красавицы, но рад был лишний раз в этом убедиться.

Однако с женщиной, стоявшей у них за спиной, не выдержала бы сравнения ни одна квилетка.

Она была высокой, почти вровень ему самому. Волосы ее были цвета глиняных берегов над быстрой лесной рекой, а глаза зеленые, как трава на солнце. Платье, нарядней которого Викаса не видел и на свадьбах, стекало по ее телу, словно вода, один в один повторяя его округлые контуры. Ноги были открыты от самых колен, узкие, изящные и мускулистые, как у молодой оленихи.

– Сам знаю, что не дурак, – Сках тоже осмотрел ее, и юноша лишний раз убедился, что отец его подобен камню. Куда там тронуть его сердце сыновьим мольбам, когда и красота оставляет его равнодушным! – Ты какого племени будешь?

– Нет здесь никакого племени. Есть только Элу.

– Плохи тогда наши дела, Элу. Океан нас к тебе принес да дороги назад показать не хочет.

– Думаешь, и я откажу?

– Думаю, что знать ты ее не знаешь.

Викаса смотрел на отца удивленно. Что Сках может быть холоден и насмешлив с ним самим – то давно была не новость. С посторонними же людьми он обыкновенно бывал ровен и отстранен. Чем же его задела красавица Элу?

* * *

Вздумай Викаса потом пересказать Скаху этот разговор, тот бы сильно удивился. Старик говорил – и сам себя не слышал, смотрел на Элу и думал, что с ума сходит.

Потому что видел перед собой Олате. Свою драгоценную Олате – единственную любовь, погибшую до времени и кроме пепелища, ничего на сердце не оставившую.

Олате откидывала от лица прядь жестом, от которого сердце сжималось в груди. Смеялась так, как Сках и забыл, что она умела, – вспомнил лишь, как услышал, и впредь поклялся не забывать.

Может, перевернула их каноэ та волна, и оба они давно в Земле Духов?..

Олате продолжала что-то говорить, но обращалась уже к Викасе. Сках даже не ощутил привычного раздражения: пусть поболтает с мальчишкой, а ему надо подумать. Не о Земле Духов, конечно, – дурная это мысль, горячечная.

Мертва его Олате, не вернуть ее ни мольбами, ни проклятиями. Никогда не видел Сках женщины и на тень ее похожей, но много ли людей он встречал? Часто ли покидал пределы деревни?

Не она это, никак не может быть она. «Олате» говоришь – будто поёшь; «Элу» произносишь – словно кого окрикиваешь или собак погоняешь. Не может у его прекрасной жены быть такого имени и в посмертии.

– Отец? – Викаса смотрел на него, как всегда, беспомощно. Щенок он и есть щенок. – Элу сказала, что мы можем у нее переночевать.

– И дичи ей поутру набить? У нас, красавица, не то что копья и лука – весел нет. Не хочешь указать нам деревню – иди своей