Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица - Андриенко Владимир Александрович

– Я-то?

– Ты-то! – Цицианов стал терять терпение. – Степан Елисеевич, давай подвесим его на дыбу. Пусть палачи поработают. Сразу соловьем запоет!

– Да ты чего, ваше благородие? За что на дыбу-то? – вскричал истопник. – Я ведь ту девку не убивал! Мое дело сторона.

– А кто убивал? – спросил Соколов.

– Барыня тогда осерчала на девку. Та полы плохо вымыла, и барыня её ударила несколько раз.

– Ударила чем?

– Дак рукой. Чем еще?

– А в руке что было? У барыни было что-нибудь в руках?

– Дак лозина была вроде бы. Сухая лозина. Вот она и стала её лозиной хлестать.

– Степан Елисеевич, да мужик все врет! – вскричал Цицианов. – Барыни своей боится и врет. Какая лозина могла быть возле камина, сам подумай. Подле каминов дрова складывают. И схватила Салтыкова полено! Полено не лозину. Иван Иванович, так и пиши поленом она била Аксинью. Врач показал, что на теле убитой были многочисленные синяки и ссадины. От лозины того быть не могло.

– Да я так и пишу, что было полено. Это всякому понятно, – сказал Иванцов.

Вмешался Соколов:

– Иван Иванович! Не искажай показаний. И ты, князь, полегче. Михеев ничего не сказал про полено!

– Степан Елисеевич, он барыни своей боится как огня вот и все. Ты разве не видишь? Нам показания нужны или завтра нас прижмут. Не позабыл про сие?

– Ладно, оставь как было, Иван Иванович, – согласился Соколов. – Пусть будет полено. А волосы кто на голове у Аксиньи выдрал? Скажи нам, Лукьян.

Михеев боясь дабы и палачей возражать не стал. Пусть себе пишут что им надо.

Соколов повторил вопрос:

– А волосы на голове у Аксиньи кто выдрал?

– Волосья-то? Дак кто его знает? Того я не видал.

– Значит, твоя барыня Дарья Николаевна Салтыкова волосья на голове у девки не рвала? Так?

– Истинно так, барин.

– Запиши, Иван Иванович.

Иванцов записал.

– Да лжет он все! – вскричал князь. – Лжет. Волосы у Григорьевой были вырваны и сожжены! То в полицейском протоколе записано.

– Что на сие скажешь, Лукьян Михеев? – спросил мужика Соколов.

– А чего этот господин сказал-то? Не понял я по скудости моей.

Соколов ответил:

–Сей господин есть князь Цицианов! Здесь он представляет Сенат. И саму государыню императрицу! Разумеешь?

–Разумею.

–Значит, ты, Лукьян Михеев, желаешь сказать, что в полицейском протоколе ложь записана?

–Дак откель мне то знать, барин? Сам же сказал, чтобы я правду говорил. А теперь что? Как лупила девку барыня то я видал. И может в её руках и полено было. Кто его упомнит. Но как волосы жгла, того я не видал.

–Но вот показания Трофима Степанова, в коих он говорит, что барыня на Аксинью кричала, а затем била её поленом нещадно. Затем она полено бросила и схватила Аксинью за волосья.

– Дак не видал я того, барин. Сам сказал, что сему господину правду молвить надобно.

Цицианов хлопнул ладонью по столу:

– Ладно! Прочь его пока. Увести! Второго сюда! Василия Антонова сюда путь ведут. Посмотрим, что этот знает.

Крепостной Антонов состоял при салтыковском доме гайдуком.

Князь спросил его:

– Ты крепостной Василий Антонов?

– Точно так, ваше благородие. Крепостной господ Салтыковых. Имя мое Василий.

– Сейчас ты должен сказать правду, Василий. И бояться тебе нечего. Коли правду скажешь, то все будет хорошо! Знавал ты девицу именем Аксинья Григорьева?

– Знавал конечно. Баба крепостная барыни нашей. Да померла уже.

– И ты знаешь как? – спросил Соколов.

– Дак слыхал разное, барин. Говорят, осерчала барыня наша на Аксютку. Но сам я смерти бабы не видел.

– Но ты состоишь при барыне гайдуком, Василий? – спросил Цицианов.

– Точно так, барин.

– И ты не знаешь, как умерла Аксинья?

– Дак не один я в гайдуках состою, барин. Ежели правду сказать, то я не видел как сию девку барыня била.

– Хорошо, – согласился Цицианов. – пусть о смерти Аксиньи ты ничего сказать не можешь. Пусть так.

– Ничего не могу, барин, как пред богом…

– А что скажешь про крепостную девку Иринку? – перебил гайдука Цицианов.

– Иринку?

– Ту самую, которую в колдовстве обвинили. Есть показания другого холопа барыни твоей, что обвинили девку Иринку в колдовстве. И обвинителем был староста Роман Воеков. Сказал он, что де девка Иринка виновата в падеже скота. Иринка вину отрицала. И сама барыня припекала лицо женки горячим утюгом. И Иринка каяться начала и вину признала под пыткой.

Гайдук ответил:

– Сие дело давнее.

– Давнее, – согласился Цицианов. – Но более Иринку живой никто не видел. Но говорили, что убил её Васька Антонов. Ты, стало быть, Василий.

– То лжа! – закричал гайдук. – Не убивал!

– У нас есть записанные слова Трофима Степанова о том, что ты убил крепостную Ирину Алексееву. Иван Иванович, зачитай ему показания.

Иванцов прочел, что было записано со слов Степанова, что он Василий Антонов самолично убил крепостную барыни Салтыковой.

– Станешь сказывать добром? – спросил гайдука Цицианов. – А иначе мы тебя обвиним в убийстве, и ты станешь за него отвечать.

– Да я что? Я крепостной! Чего я мог? Мне приказали, и я сделал как приказали. Рази я мог ослушаться, – взмолился Васька. – Мое дело маленькое, холопье.

– Кто приказал? – спросил Соколов.

– Дак барыня приказала девку на чепь посадить. Я и посадил.

– Но в показаниях сказано, что ты убил её. Сказано что её убили за колдовство.

– Да брешет Михейка. Ничего он не знает точно. Я токмо на чепь жонку Иринку посадил. А сгибла она от сидения в подвале. Никто её не казнил. Сама померла.

– От сидения в темнице? Но как она могла умереть от темницы? Говори подробнее.

– Дак барыня велела ту жонку подержать в темнице дня с три. А затем Дарья Николаевна на Москву уехали. А жонку Ирину стал Роман Воеков охаживать.

– Воеков это староста села Троицкое? – спросил Соколов.

– Он самый. Он и меня подговорил, запугаем мол жонку и побалуем с ней. Барыня де её все одно со свету сживет. А жонка-то ладная была. И явился он к ней и там она ему рожу цепью раскровянила, когда он её сначильничать хотел.

– И что далее было? – спросил Соколов, понимая, что версия разваливалась.

– А чего было? Воеков приказал девку не кормить, и она от того померла.

– Как не кормить? – удивился Соколов. – Он приказал уморить девку Ирину голодом?

– Да не уморить, барин. Не кормить несколько дней всего для острастки. Чтобы, значит, посговорчивее была в другой раз. Но потом про неё забыли и через неделю нашли уже мертвую. Запили мы тогда и с неделю не просыхали. А холопья побоялись приказ старосты нарушить.

– И что барыня сказала по этому поводу?

– Да Ромка Воеков велел барыне не говорить про то. Сообщили, что девка Ирина умерла и все.

– Но как она умерла, вы барыне сообщили?

– Нет, ваше благородие. Того мы ей не сказали. Да она и запамятовала спросить. В те поры в деревне три человека и без Иринки померло. А три ли покойничка, али четыре. Какая разница…

3

Москва.

В канцелярии Юстиц-коллегии.

На следующее утро Соколов, Цицианов и Иванцов снова сидели в присутствии в кабинете Соколова. Все не выспались и были потому злые.

– Все напрасно! – первым нарушил молчание Соколов. – Ничего против Салтыковой у нас нет. Все доказательства её вины гроша ломанного не стоят. Говорил я вам что ни к чему нам этот риск с допросами.

– Ты не спеши выводы делать, Степан Елисеевич, – возразил Цицианов. – Трупы убиенных крестьян есть! И Аксинья Григорьева и Ирина Алексеева убиты. И убиты зверски. Это уже доказано.

– Верно. У нас есть донос врача Телегина. У нас есть показания Степанова и Михеева. А они говорят, что барыня жонку била.

– Но не убила! – возразил Соколов.

– А поведение её ближних холопов говорит об их полной безнаказанности. И староста Воеков и гайдук привыкли холопов мытарить и издеваться над ними. Три убийства мы вполне доказали, Степан Елисеевич.