Гесериада - Автор Неизвестен

— Ты что же это, голубчик Цзуру, тигр ты, или волк? — И он намеревается ударить его кнутом, но Цзуру удерживает кнутовище рукой:

— Что ты, что ты, дедушка? — кричит он.

— Ты чего притворяешься, как будто это не ты давеча-то губил, баранов?

— Пойдем-ка! — говорит Цзуру. — Мы тут вдвоем с тобой не разойдемся, — пойдем: пусть рассудит нас Цзаса!

Он приводит старика к Цзасе, и старик начинает рассказывать, как было дело.

— Идем мы вдвоем с этим негодным Цзуру, как вдруг около овечьей отары бежит волк. Этот паршивый мальчишка и говорит мне: «Батюшка! Бежит волк, понимаешь ли ты в чем дело?» — «Да он, должно быть, хочет зарезать овцу!» — говорю я. — «Когда так, давай, говорит, батюшка, с тобой поспорим». — «Что же, давай», — говорю. — «Стреляй, — говорит, — в этого волка, и, если попадешь, то ты режешь овцу, а мяса не даешь мне и покушать: все ешь сам. Но если ты промахнешься, говорит, то буду стрелять я и уж коли попаду, то совершенно так же буду есть я один». Я согласился, и оба мы стреляли: у меня по старости лет вышел промах, а Цзуру застрелил волка.

И затем он подробно рассказал, как они вдвоем с Цзуру ели баранов. Тогда Цзаса говорит:

— Из всего этого видно, что ты, батюшка, и вчера был неправ, так как окарауливал скот вдвоем с Рунсой и допустил волку зарезать трех баранов, и на этот раз ты явно проиграл: ведь стреляли-то вы на спор! А потому тебе бы, старому человеку, уж помалкивать!

— Совсем особенные понятия у этих моих сыновей, — сказал старик и ушел.

* * *

Поутру старик отправляется на пастьбу с Цзурой. Вот на дерево между табуном и гуртом скота села сорока, а мимо скота бегает лиса.

— Батюшка, понимаешь ли в чем тут дело? — говорит Цзуру. — Почему это сорока и лиса настораживаются около скота?

— Нет, не понимаю! — отвечает старик.

— А я думаю, — говорит Цзуру, — я думаю: не хочет ли сорока расклевать болячку у лошади, а потом она помаленьку доберется у лошади до спинного мозга, и лошадь, чего доброго, подохнет? А коровы ведь станут щипать траву, которую грызла лиса и, пожалуй, передохнут, заразившись ее ядом? Давай-ка мы вдвоем перестреляем их! Кто из нас убьет, тот режет одну корову и одну лошадь, ничего не давая другому даже и покушать.

— Хорошо, — отвечает старик, выстрелил в сороку и промахнулся.

— Батюшка, вот она лиса! Нацеливайся и стреляй! — говорит Цзуру.

Видит старик, действительно лиса близехонько, и с радостью принимается натягивать лук, но, по волшебному наваждению Цзуры, лук не подается.

— Что за беда! — говорит старик и все силится натянуть лук, но напрасно.

— Скорей же, батюшка! — торопит Цзуру. Сильно волнуясь, старик выстрелил и промахнулся. Тогда стреляет Цзуру и одним выстрелом убивает и сороку, и лису. Отдав старику лису, Цзуру выбрал из табуна жирную кобылу и зарезал; выбрал и зарезал также одну жирную корову из скотского гурта. И на этот раз старик хочет закричать, но не в силах вымолвить ни слова. Между тем, приготовив мясо, Цзуру по-прежнему ставит перед стариком стал и угощает, но тот не в силах есть; Цзуру же, волшебством, приканчивает все мясо один и потом начинает напевать песню:

Хотела клевать лошадиную болячку сорока...

Хотела потравить скотину лисица...

Хотел их обоих застрелить старик...

Можно ли пуще этих троих осрамиться?

Тогда старик поднимается и поспешно уезжает домой.

— Уж теперь, — говорит он жене, — уж теперь мне с ним не сладить; что же будет потом? Потом, прикончив мой скот, он съест и меня самого: по всем его повадкам видно, что если это не черт, так дьявол.

10

Как Санлун испытывает своих сыновей

Старик Санлун решил испытать своих сыновей. Для этого он поймал куропатку, завязал ее в мешок и едет верхом на своем хайныке[46], посадив позади себя, сундлатом[47], Цзасу. По дороге куропатка стала биться, отчего хайнык сильно лягнул и сбил старика на землю. Старик лежит, притворясь мертвым, а Цзаса со слезами причитает:

— Ох, батюшка! Не успел ты обучить нас ни охоте, ни езде! Что ж теперь делать?

Поплакал Цзаса и вернулся домой. Вернулся верхом на своем хайныке и старик.

На другой день старик посадил с собой, сундлатом, Рунсу. Хайнык точно так же опять лягнул и вывалил старика на землю. Лежит он, притворясь мертвым, а Рунса поплакал и вернулся домой. Вернулся за ним и старик, верхом на своем хайныке.

На третий день сажает он Цзуру. По дороге какой-то китаец пахал пашню и по меже пашни расставил вехами колья, по которым прыгает сорока. В это время куропатка в мешке у старика по-прежнему стала биться, хайнык лягнул и опрокинул старика на землю. Тот притворился мертвым, а Цзуру быстро соскочил, попридержал хайныка и давай притворно голосить громким голосом. Потом перестал плакать и говорит:

— Кто же виновник моего горя: не эти же горы или растущий на них лес? Не паши этот зловредный китаец, да не понаставь по меже вех, где бы тогда уселась сорока, с чего бы тогда стал брыкаться хайнык, с чего бы тогда и умереть моему старику? Пойду и привяжусь к этому китайцу!

Он пошел и высказал все это китайцу, но тот и слушать не хочет:

— Не хочешь ли ты, — говорит он, — не хочешь ли ты воротить своего мертвого тем, что заставишь заплатить за него живым человеком? Отстань!

Тогда Цзуру принимается вытаптывать его пашню. В страхе и скорби за свою пахоту китаец подбегает и говорит:

— Как ты прикажешь, так пусть и будет: только не трогай моей пашни!

— А я, — говорит Цзуру, — я буду настаивать на своем: ты обязан, в качестве следуемого с тебя штрафа «яла-цзанха», нарубить и привезти мне с этой горы лесу, чтобы я мог предать погребальному костру своего батюшку.

Китаец отправился, нарубил на горе дров и доставил, а Цзуру обложил ими своего отца и зажег огромный костер. Когда пламя с треском разгорелось, старик приоткрыл глаза и взглянул, а Цзуру говорит:

— Известно, батюшка, что, если человек умирает с открытыми глазами, то это