Римская сатира - Флакк Квинт Гораций

Что не я виноват, что от предков рожден несвободных.

Нет! ни в мыслях моих, ни в словах я не сходствую с ними!

Если б природа нам прежние годы, прожитые нами,

Вновь возвращала и новых родителей мы избирали,

Всякий бы выбрал других, честолюбия гордого в меру,

Я же никак не хотел бы родителей, коих отличье —

Ликторов связки и кресла курульные[45]. Может быть, черни

Я б показался безумцем; но ты бы признал мой рассудок

В том, что не взял на себя я заемного бремени тягость.

100 Ибо тогда бы мне должно свое умножать состоянье,

В многих искать и звать того и другого в деревню,

Множество слуг и коней содержать и иметь колесницу.

Нынче могу я в Тарент на кургузом муле отправляться,

У которого спину натер чемодан мой, а всадник

Вытер бока. И никто мне не скажет за это упрека

В скупости так, как тебя упрекают все, Тиллий, когда ты

Едешь, как претор, Тибурской дорогой и пятеро следом

Юных рабов, кто с лоханью, кто с коробом вин. Оттого мне,

Право, спокойнее жить, чем тебе, знаменитый сенатор!

110 Да спокойней и многих других. Я, куда пожелаю,

Отправляюсь один, сам справляюсь о ценности хлеба,

Сам о цене овощей, плутовским пробираюсь я цирком[46];

Под вечер часто на форум — гадателей слушать; оттуда

Я домой к пирогу, к овощам. Нероскошный мой ужин

Трое рабов подают. На мраморе белом два кубка

Вместе с киафом[47] стоят, простая солонка, и чаша,

И рукомойник — посуда простой, кампанийской работы.

Спать я иду, не заботясь о том, что мне надобно завтра

Рано вставать и — на площадь, где Марсий[48] кривляется бедный

120 В знак, что он младшего Новия даже и видеть не может.

Сплю до четвертого часа; потом, погулявши, читаю

Иль пишу втихомолку я то, что меня занимает;

После я маслом натрусь, не таким, как запачканный Натта,

Краденным им из ночных фонарей. Тут, ежели солнце

Жаром меня утомит и напомнит о бане прохладной,

Я от жара укроюсь туда. Насыщаюсь не жадно:

Ем, чтоб быть сыту и легким весь день сохранить мой желудок.

Дома потом отдохну. Жизнь подобную только проводят

Люди, свободные вовсе от уз честолюбия тяжких.

130 Я утешаюся тем, что приятней живу, чем когда бы

Квестором[49] был мой отец, или дедушка, или же дядя.

САТИРА СЕДЬМАЯ

[50]

Всякий цирюльник и всякий подслепый, я думаю, знает,

Как полуримлянин Персий, с проскриптом Рупилием в ссоре

(Прозванным Царь), отплатил за его ядовитость и гнусность.

Персий богач был, имел он большие дела в Клазоменах;

С этим Рупильем-Царем имел он тяжелую тяжбу.

Жесткий он был человек, ненавистник; в том и Царя он

Мог превзойти. И надменен и горд, оскорбительной речью

Он на белых конях[51] обгонял и Сизенну и Барра.

Я возвращаюсь к Рупилию снова. Никак невозможно

10 Было их согласить, затем что сутяги имеют

То же право стоять за себя, как и храбрые в битве!

Как между Гектором, сыном Приама, и храбрым Ахиллом

Гнев был настолько велик, что лишь смерть развела ратоборцев;

Ну, а причиной одно: в них высокое мужество было!

Если ж вражда между слабых идет иль война меж неравных,

Так, как случилось между Диомедом и Главком-ликийцем,

То трусливый назад — и подарки еще предлагает!

Персий с Рупилием в битву вступили пред претором Брутом:

Азией правил богатою он. Сам Биф и сам Бакхий[52]

20 Менее были б равны, чем они, на побоище этом.

Оба выходят на суд, друг на друга горящие гневом;

Оба великое зрелище взорам собранья готовят.

Персий свой иск изложил и был всеми согласно осмеян.

Претора Брута сперва расхвалил он, потом и когорты;

Солнцем всей Азии Брута назвав, он к звездам благотворным

Свиту его приобщил; одного лишь Рупилия назвал

Псом — созвездием злым, ненавистным для всех земледельцев.

Персий стремился, как зимний поток нерубленым лесом.

Начал пренестец потом; отплатил он ему, и с избытком.

30 Так виноградарь, когда закукует прохожий кукушкой[53],

Бранью его провожает, пока он из глаз не исчезнет.

Вот грек Персий, Италии уксусом[54] вдоволь налившись,

Вдруг закричал: «Умоляю богами, о Брут благородный!

Ты, который с царями справляться привык![55] Для чего ты

Этого терпишь? Оно бы твое настоящее дело!»

САТИРА ВОСЬМАЯ

[56]

Некогда был я чурбан, смоковницы пень бесполезный;

Долго думал художник, чем быть мне, скамьей иль Приапом.

«Сделаю бога!» — сказал. Вот и бог я! С тех пор я пугаю

Птиц и воров. Я правой рукой воров отгоняю,

........................................................

А тростник на моей голове птиц прожорливых гонит,

Их не пуская садиться в саду молодом на деревья.

Прежде здесь трупы рабов погребались, которые раб же

В бедном гробу привозил за наемную скудную плату.

10 Общее было здесь всякого нищего люда кладбище:

Пантолаба ль шута, Номентана ль, известного мота.

С надписью столб назначал по дороге им тысячу пядей,

По полю триста, чтоб кто не вступился в наследие мертвых.

Холм Эсквилинский теперь заселен; тут воздух здоровый.

Нынче по насыпи можно гулять, где еще столь недавно

Белые кости везде попадались печальному взору.

Но ни воры, ни звери, которые роют тут землю,

Столько забот и хлопот мне не стоят, как эти колдуньи,

Ядом и злым волхвованьем мутящие ум человеков.

20 Я не могу их никак отучить, чтоб они не ходили

Вредные травы и кости сбирать, как только покажет

Лик свой прекрасный луна, проходя по лазурному небу.

Видел Канидию сам я, одетую в черную паллу[57],

Как босиком, растрепав волоса, с Саганою старшей

Здесь завывали они; и от бледности та и другая

Были ужасны на вид. Сначала обе ногтями

Стали рыть землю; потом теребили и рвали зубами

Черную ярку и кровью наполнили яму, чтоб тени

Вызвать умерших — на страшные их отвечать заклинанья.

30 Вынули образ какой-то из шерсти, другой же из воску.

Первый был больше, как будто грозил восковому; а этот

Робко стоял перед ним, как раб, ожидающий смерти!

Тут Гекату одна вызывать принялась; Тизифону

Кликать — другая. Вокруг, казалось, ползли и бродили

Змеи и адские псы. А луна, от стыда покрасневши,

Скрылась, чтоб дел их срамных не видать, за высокой гробницей.

Если я лгу в чем, пускай белым калом обгадят главу мне

Вороны; явятся пусть, чтоб меня обмочить и обгадить,

Юлий, как щепка сухой, Педиатия с вором Вораном.

40 Но зачем мне рассказывать все! Рассказать ли, как тени