Апостасия. Отступничество - Людмила Николаевна Разумовская

это невозможно! – снова возразила Зинаида Николаевна, сердясь. – Войну надо кончать! И немедленно! Надо думать не о победе над немцами, а о победе над войной!

– Что же, сепаратный мир с Германией? Выходит, вы желаете именно того, в чем напрасно обвиняют царя и царское правительство?

– Дорогой мой, России не дотащиться до конца войны – так. Понимаете ли вы это? Народ озлоблен. Скрытая ненависть к войне так растет, что ее надо для окончания как-то иначе повернуть. Через год, через два, но будет что-то, после чего или мы победим войну, или война победит нас. Ответственность громадная лежит на наших государственных слоях интеллигенции, которые сейчас одни могут действовать разумно. Войну должна взять в свои руки честная Революция и докончить ее. Вот чего хотим мы, так называемые пораженцы. Нас убеждают наши противники, что теперь надо лишь подготовлять революцию, а будет она после войны. Как может Россия с этим правительством, с которым она не способна вести войну, довести ее до конца? Такого выбора – революция теперь или революция после войны – нет. А есть совсем другой: революция сверху, которая прикончит войну, или бунт снизу, который сметет все и всех. Вот мы, пораженцы, и выбираем революцию…

– Вы полагаете победить войну революцией? Как это возможно? Разве революция, да еще во время Великой войны, может быть честной? Разве вообще бывает честная революция? Если вы имеете в виду… революционный переворот, смену монарха или даже монархии, о чем действительно… некоторые говорят и на фронте, то, уверяю вас, все эти идеи возникают не в офицерской среде и не в солдатской массе, а привносятся извне, идут от левой интеллигенции, из столиц. И провоцируют армию, мешают ей честно воевать. Вы говорите: народ озлоблен. Я проехал несколько губерний: всюду спокойствие и порядок. Да, есть трудности. Но ведь они естественны для военного времени. Страна не может жить неущемленно, так, как она жила до войны. У всех воюющих стран есть трудности. У немцев, англичан давно введены карточки на продукты, у нас – свободная продажа. Крестьяне богатеют, получая большие денежные компенсации за призванных в армию и на продаже продовольствия. Надо дотерпеть. Армия терпит. Неужели нельзя потерпеть и в тылу? – Павел говорил с жаром, перестав стесняться, глаза красавицы горели огнем и смотрели на него с нескрываемым интересом.

– Ну вот, господа, опять одна нескончаемая политика… – разочарованно протянул один из молодых поэтов. – В конце концов, скучно, господа. Я надеялся послушать новые стихи…

– Ну что ж, в самом деле, давайте читать, – согласилась Зинаида Николаевна.

Она, как и раньше, опекала юные дарования. И, как и раньше, выкликала революцию.

Стали читать.

Павел не слушал. Его мутило от этих блудных разговоров в столице, и страшно захотелось уйти, а лучше всего завтра же уехать в свой полк, к своим товарищам, где все ясно и понятно. Есть командир, есть противник, противника нужно уничтожить, или он уничтожит тебя… Нет, нет, нельзя воевать с такими мыслями, как в Петрограде. Плох царь или хорош, плохое правительство или хорошее, задача армии – победить немцев, все остальное от лукавого… Уйти раньше – неловко. Тем более читать стихи стала Елена Прекрасная, как он окрестил классическую красавицу. Но и ее не мог слушать, только смотрел и удивлялся произведению природы, уже не думая ни о чем – ни о войне, ни о революции, ни о стихах.

Когда все кончили читать и обсуждать, Зинаида Николаевна попросила его прочесть что-нибудь из нового. Он не стал ломаться и прочел три стихотворения, разумеется о войне, и Зинаида Николаевна неожиданно похвалила. Странно, но ему и похвала ее не доставила удовольствия, он сам знал, что стихи хороши. Но Зинаида Николаевна предложила их напечатать, и он не смог отказаться.

– Павел Николаевич, а ведь у вас есть союзник, – неожиданно подошла к нему с улыбкой Елена Прекрасная. Он уже знал имя красавицы – Лариса Рейснер. – Поэт Николай Гумилев. Не знали?

От неожиданной близости ее светящихся глаз и морщившихся в улыбке розово-алых губ Павел смешался:

– Н-нет… я не знаком.

– Но – стихи?.. – Глаза Ларисы сияли как две звезды. Румяные губы улыбались, обнажая крупные жемчужины зубов.

– О! Конечно!.. И очень люблю… многие.

– Приходите завтра в «Привал комедиантов», я вас познакомлю. А стихи ваши мне очень понравились. – И Лариса снова приветливо улыбнулась.

Павел покраснел, загорелся, ему страшно польстило внимание поэтессы, но одновременно он почувствовал некий укол ревности. Ревности? Вот новость! Какое он имеет право… какое он имеет отношение к этой несравненной богине? Неужели сорвавшееся в простоте с ее губ имя Гумилева, таинственным образом соединенное с Ларисой, так странно его задело? Почему-то ему было разочарованно-больно с кем-либо (хоть и с самим Гумилевым) сопрягать ее имя. Но он не мог не ответить на ее ласковый призыв и пообещал прийти и уже хотел было осведомиться у прекрасной Ларисы, можно ли ее проводить, но тут Зинаида Николаевна шепнула ему на ухо, что с минуты на минуту придет Дмитрий Сергеевич с необыкновенным гостем и она просит его остаться.

– Ну что? Вы уже влюбились? – спросила она Павла, когда за последним поэтом закрылась дверь. – Редкая красота, не правда ли? Кажется, у нее роман с Гумилевым, – бросила она небрежно. – Впрочем, с кем Николай Степанович не водит хороводы? Большой жизнелюб и, кажется, патриот, как вы.

Павел ничего не ответил. Он вспомнил вдруг бедную Сашеньку, и ему стало безумно жаль и ее, и себя… Потому что каждый раз, когда, думалось ему, он влюблялся, оказывалось, что девушка уже любит другого.

В половине десятого вечера вошел Мережковский, с ним среднего роста господин; волосы ежиком, длинный, мясистый нос, неспокойные, маленькие глаза, исподлобья взгляд. Вид у господина насупленный, горло обмотано шарфом.

– Александр Федорович, вы простужены? – ахнула Зинаида Николаевна. – Сейчас будем отпаивать вас вином. Александр Федорович Керенский, – торжественно произнесла она имя известного думца.

Павел поклонился.

– Вот кто поставит пределы революции снизу! – горделиво произнесла Зинаида Николаевна, любовно оглядывая депутата. – Катюша, подайте нам вина, чаю и закуску, – распорядилась она и вновь обратилась к Керенскому: – Александр Федорович, расскажите же, что в думе?

– Я говорил речь, – больным голосом произнес Керенский, театрально закатив глаза и откашлявшись.

– Да, и что же? – Зинаида Николаевна подняла брови, ожидая продолжения.

– Теперь требуют Родзянку к ответу. Но его не было на заседании, он благоразумно передал председательство Некрасову, Некрасов практически не прерывал, и я все им сказал. – Он опустился в кресло и утомленно прикрыл глаза.

– Что же вы им сказали? – осторожно спросила Зинаида Николаевна.

– Я сказал: в России было распутинское самодержавие, которое, слава Богу,